На эту «Ферму» Государь пришел пешком, совершенно один и без оружия.
В настоящее время, на расстоянии девяти лет с того дня, когда решался вопрос большого исторического значения, а именно: станет ли Государь во главе действующей армии, – имеются уже данные, дающие возможность в этом разобраться. Я не могу винить Государя в том, что он не проявил силы воли и от своего решения, на основании которого я направлял все подготовительные работы к походу, отказался в совещании министров. – Перед престолом Всевышнего дает теперь ответ наш бедный царь. Лягание же поверженного льва – спорт, к которому у меня расположения никогда не было.
Но интересно выяснить, насколько я виноват в том, что настойчиво, энергично не пошел против всех остальных членов совещания и категорически не заявил, что Государь не должен менять своего решения выступить в поход вместе со своими войсками.
Обстановка заседания была такова, что правее Государя сидел председатель Совета министров Горемыкин, а левее Его Величества – военный министр.
После заявления Государя о том, что, предполагая стать во главе армии, выступающей в поход, он желал бы дать Совету министров некоторые полномочия для окончательного решения дел в его отсутствии, во избежание всяких проволочек и задержек с бюрократической точки зрения. Его Величество предложил Горемыкину высказать свое мнение.
Старик “премьер министр”, чуть ли не со слезами на глазах, просил Государя не покидать столицу ввиду политических условий, создавшихся в стране, и той опасности, которая угрожает государству, – отсутствие главы его из столицы, в критическое для России время. Речь эта была трогательна и, видимо, произвела на Государя большое впечатление.
К ней горячо присоединился министр земледелия и государственных имуществ Кривошеин, энергично высказавшийся за то, чтобы Государь оставался в центре всей административно-государственной машины; излагал свои доводы он с таким пафосом, что, видимо, его речь производила на Государя тоже сильное впечатление.
Затем министр юстиции Щегловитов, опытный профессор, в своих спокойных доводах, основанных на исторических данных, сославшись на Петра Великого и обстановку Прутского похода того времени, – увлек всех нас своим убежденным докладом о том, почему Государю необходимо оставаться у кормила правления.
После него решительно все остальные члены заседания высказались в том же смысле, и очередь дошла до меня.
Обращаясь в мою сторону, Его Величество сказал:
– Посмотрим, что на это скажет наш военный министр?
– Как военный министр, – доложил я на это, – скажу, конечно, что армия счастлива будет видеть верховного своего вождя в ее рядах, тем более, что я давно знаю это непреклонное желание и Его Величества; в этом смысле формируется штаб и составляется положение о полевом управлении. Но я, как член совета сейчас остаюсь в одиночестве, и такое единодушное мнение моих товарищей не дает мне нравственного права идти одному против всех.
– Значит и военный министр против меня, – заключил Государь и на отъезде в армию больше не настаивал»
[80].
Первая мировая война для многих членов династии Романовых оказалась неожиданным и весьма неприятным сюрпризом. Об этом можно судить хотя бы тому факту, что вдовствующая императрица Мария Федоровна и старшая сестра императора Николая II великая княгиня Ксения Александровна находились в это время за границей.
Обратимся к сохранившимся личным документам Романовых, которые позволяют судить о многих нюансах начала великой драмы.
Вдовствующая императрица Мария Федоровна 17 (30) июля 1914 г. в письме к своей дочери, великой княгини Ксении Александровны писала из «Marlborough house», где находилась в гостях у родной сестры:
«От души благодарю тебя, моя душка милая Ксения, за твое дорогое письмо из Vissebes. Но кто мог провидеть эти неожиданные пертурбации в этом коротком сроке. Кажется, что все с ума сошли, не верится, что все это так скоро могло случиться! Я совершенно <…> не могу спокойно сидеть здесь и уже послезавтра уезжаю, но как путешествие через Германию будет, не знаю. Может быть, остановят нас на дороге. Бедная т. Аликс не хотела меня пускать, но я просто не могу ждать здесь… Я не имею никаких известий от Ники, что совсем не понятно. Я ему в первый день телеграфировала [чтобы] узнать, нужно ли мне вернуться, на что он ответил: если тебе больше спокойнее будет здесь, то приезжай. Что это за ответ? И после этого ничего. Бедный Ники, конечно, его положение ужасно тяжелое… Но другие тоже ничего не пишут, как будто мне все равно, это возмутительно. <…> Все, что произошло, так ужасно и так страшно, что слов нет. Боже мой! Что нас еще ожидает и как это все кончится? <…> Положение ужасное, куда ни смотришь. <…> Больше не могу писать. Нежно тебя обнимаю, моя душка Ксения, да поможет нам Господь! <…>
Твоя измученная, но любящая тебя Мама.
Миша был сегодня. Я ему сказала, [что] лучше ему со мною вернуться теперь, но он отказался. Но видно, что он все чувствует, как мы, но не может!»
[81]
Как видно из письма Марии Федоровны, поворот международных событий был неожиданный для нее. Перед возвращением в Россию она имела свидание со своим опальным младшим сыном великим князем Михаилом Александровичем, который в этот период находился с семьей в Англии (в связи с морганатическим браком) и ему было запрещено возвращение на родину.
В дневнике Марии Федоровны 17 (30) июля 1914 г. была сделана следующая запись: «В 12 часов пришел Миша. Мы немного прогулялись. Я умоляла его поехать домой вместе со мной именно сейчас – в такой серьезный момент. Для него это было бы теперь самым лучшим решением. Никакого результата, к сожалению, я не добилась! Позавтракали мы в саду. Затем отправились к леди Пейджет, где пили чай и осматривали ее прелестный сад. Там была также мадам Оберн. Погода стоит замечательная. Вечер провела в одиночестве»
[82].
Великий князь Михаил Александрович оказался в данном случае в двойственной ситуации. Очевидно, что он стремился вернуться в Россию, но буквально накануне встречи со своей матерью вдовствующей императрицей Марией Федоровной им было отправлено письмо Николаю II, которое приведем полностью:
«16 июля 1914 г. – Knebword House Herts.
Дорогой Ники,
Хотя ты мне и не отвечаешь на мои письма относительно изменения моего положения, которое всецело зависит от тебя, я еще раз обращаюсь к тебе. Учрежденная по твоей воле опека, очевидно, должна была иметь в виду ограждение состояния моего от разорения. Никаких определенных действий, из которых можно было бы усмотреть угрозу имущественному благосостоянию моему, мною совершенно не было и, следовательно, опека имела в виду лишь возможность проявления в будущем расточительности или безмерных трат. Сопровождение опеки над имуществом опекой над личностью, не увеличивая нисколько обеспечения целости состояния, поставило меня в положение слабоумного или психически ненормального человека и создало совершенно невыносимые условия моего дальнейшего существования, отняв у меня возможность даже временного возвращения в Россию, как человека, которого постигла унизительная кара. Я вынужден избегать людей, которым неизвестна истинная причина постигшего меня бедствия, лишен возможности всякого участия в наблюдении за ведением моих дел, а в то же время остался до сих пор председателем разных обществ, ученых, просветительных и благотворительных.
