Наверно, хорошо, что ты, Господи, позволил моему телу выкрикнуть «Стоп». Я должна полностью выздороветь, чтобы делать все, что нужно. Но может быть, и это тоже общепринятое представление. Даже когда тело испытывает боль, дух-то ведь может продолжать плодотворно работать? И любить, и вслушиваться в себя и в других, и изучать взаимосвязь вещей в этой жизни и в себе. Вслушиваться. Хотела бы для этого найти подходящее голландское выражение. Фактически моя жизнь — это беспрерывное вслушивание в себя, в других и в Бога. И когда я говорю, что вслушиваюсь, тогда в меня вслушивается Бог. Самое существенное и глубокое во мне прислушивается к самому существенному и глубокому в других. Бог вслушивается в Бога.
Как велика все-таки внутренняя нужда твоих созданий, Господи, на этой земле. Я благодарна тебе, ты допускаешь ко мне так много людей с их потаенными бедами. Они сидят такие тихие и доверчивые, говорят со мной, и вдруг наружу прорывается их неприкрытое горе. Бывает, что сидит отчаявшаяся горстка людей, не знающих, как им жить дальше. Тут-то и начинаются для меня трудности. Чтобы отыскать тебя, Господи, в сердце другого человека, недостаточно только проповедовать о тебе. Нужно расчистить в нем дорогу к тебе, а для этого надо хорошо знать человеческую натуру. Нужно быть опытным психологом. Отношения с отцом и матерью, воспоминания детства, мечты, чувства вины и неполноценности, да, именно весь этот набор. С каждым, кто ко мне приходит, я стараюсь быть очень осторожной, осмотрительной. Мои средства для прокладывания дороги к тебе в других людях весьма ничтожны. Но все же они есть, и я буду медленно, терпеливо совершенствовать их. Я благодарна за данный мне тобой талант читать в других душах. Порой они кажутся мне домами с распахнутыми дверьми. Я вхожу, блуждаю по их коридорам и комнатам. Каждый дом обустроен немного иначе, однако они похожи между собой. Из каждой постройки нужно сделать жилье, посвященное тебе, Господи. И я обещаю тебе, обещаю, насколько мне это удастся, искать в них приют для тебя, Господи. В общем-то, забавная картина. Я иду вдоль дороги и ищу для тебя кров. Есть так много пустующих строений, в которых я поместила бы тебя как почетного гостя. Прости мне этот не слишком остроумный образ.
Вечером, около 10.30. Господи, дай мне покой, дай мне все осилить. Так много всего. Я должна наконец по-настоящему начать писать. Но вначале надо наладить дисциплину. Сейчас в мужском бараке выключат свет. Горит ли он там вообще? Где же ты был сегодня вечером, мой дорогой Йопи? Порой меня охватывает дикая грусть оттого, что я не могу выбежать из дверей моего барака и остановиться на огромной пустоши. Затем пройтись немного туда-сюда, и вскоре с какой-нибудь стороны ко мне подойдет мой друг с его загорелым лицом и вертикальными, пытливыми складками между глаз. Когда начнет смеркаться, издалека до меня донесутся первые звуки Пятой Бетховена.
Если бы я только могла справиться со словами, чтобы передать эти два интенсивнейших, богатейших месяца там, за колючей проволокой, ставшие моей жизнью и подтвердившие ее высочайшую ценность. Мне так полюбился этот Вестерборк, что я тоскую по нему, как по дому. А когда я засыпала на узких нарах, я тосковала по моему письменному столу, за которым сейчас сижу и пишу. Господи, я так благодарна тебе за то, что ты везде придаешь моей жизни такой красивый вид, что я тоскую по каждому месту, когда покидаю его. Но временами из-за этого жизнь дается с большим трудом. Видишь, уже миновало пол-одиннадцатого, в бараке выключили свет, и мне, пожалуй, тоже пора спать. «Пациентка должна вести спокойный образ жизни», — значится во внушительном медицинском заключении. А еще я должна есть рис, мед и другие сказочные вещи.
Мне вдруг вспомнилась женщина с белоснежными волосами вокруг благородного, овального лица, которая держала в своем мешочке для хлеба пакетик с тостами. Это была ее единственная провизия на пути в Польшу. Она придерживалась строгой диеты. Она была ужасно милая, спокойная и по-девичьи стройная. Однажды днем я сидела с ней на солнце перед насквозь проходимыми бараками. Я дала ей одну книгу, «Любовь» Иоганна Мюллера, взятую мною в библиотеке S., отчего она была совершенно счастлива. Обратившись к двум молодым девушкам, позже подсевшим к нам, она сказала: «Рано утром, когда мы уедем, подумайте о том, что каждый из нас может плакать только три раза». И одна девушка ответила: «Я еще не получила свои талоны на слезы».
Сейчас около 11-ти. Как быстро прошел этот день, надо идти спать. Завтра Тидэ наденет свой светло-серый костюм и споет в кладбищенском павильоне «Восстань, мое сердце, с радостью». Впервые в жизни я буду сидеть в экипаже с черными занавесками. Я еще так долго могла бы писать, день и ночь. Господи, дай мне терпение. Совсем другой вид терпения. Письменный стол снова стал мне близким, и дерево перед моим окном больше не кружится. Ты намеренно вновь посадил меня за письменный стол, чтобы я делала мое самое любимое. А теперь правда спокойной ночи.
Мне так страшно, Йопи, что у тебя там трудности, я бы с радостью помогла тебе. И я помогу. До встречи!
Воскресенье, вечер. Выразить словами, озвучить, изобразить.
Многие люди пока что остаются для меня иероглифами, но, постепенно изучая их, я их расшифровываю. Это прекраснейшее из ведомого мне — вычитывать из людей жизнь. В Вестерборке я словно бы стояла перед голым каркасом жизни, перед ее вылезающим из всех обшивок скелетом. Спасибо, Господи, что ты учишь меня читать все лучше.
Знаю, мне еще предстоит сделать выбор. И это будет очень трудно. Если я хочу писать, если хочу попытаться описать все, что настойчиво требует от меня слов, тогда я должна намного дальше, нежели сейчас, отойти от людей, должна больше бывать наедине с собой. Тогда надо накрепко запереть дверь и принять кровавый и одновременно упоительный бой с кажущейся мне едва преодолимой материей. Отойти от маленького общества, дабы суметь обратиться к большому. Речь вообще-то не о том, чтобы обратиться к какому-то обществу. Это чисто поэтический порыв — хотеть материализовать изобилие переполняющих тебя образов. Это ведь настолько естественно, что не требует никакого объяснения. Иногда спрашиваю себя, разве я не испробовала жизнь до конца, до самого ее донышка. Я живу, наслаждаюсь и перерабатываю все вплоть до основания, без остатка. А может, ради творчества все-таки нужен вот такой не пережитый, неистраченный остаток, из которого и возникает напряжение, стимул к творчеству?
Я много, в последнее время очень много беседую с людьми. Пока что говорю образней и отточенней, чем пишу. Временами думаю, что должна не растрачивать свое время на разговоры, а, незаметно уединившись, искать на бумаге свой собственный путь. Одна часть меня тоже хочет этого, другая же не может решиться и растрачивает себя в словах среди людей.
«Макс, ты видел ту глухонемую женщину на восьмом месяце с мужем-эпилептиком?» Макс: «А сколько женщин на девятом месяце в этот момент в России выгнаны из своих домов и берутся за оружие».
Мое сердце — наполняющийся все новыми потоками страданий желоб.
Йопи, сидящий под звездным небом на пустоши, во время разговора о доме, о тоске по дому: «У меня нет никакой тоски, я ведь дома». Многое я тогда извлекла из этого «быть дома». Человек под небом — дома. Если ты все несешь в себе, то ты дома на любом клочке этой Земли.
