– А чего это она вдруг о нас вспомнила?
Сашхен уклонилась от ответа.
– Будет ждать нас сегодня в «Ёлках-Палках» на Пушкинской.
– Зачем мы ей понадобились?
– У нее какие-то личные проблемы. Желает поплакать нам в жилетки.
…Но уже сегодня вечером, едва мы все втроем заняли позиции в «Ёлках-Палках», я сразу поняла, что Сашхен наврала мне. И на самом деле она заложила меня Серебряковой со всеми потрохами. Потому что хотя Серебрякова от вопросов и воздерживалась, но смотрела она на меня во все глаза, как на какую-нибудь ожившую маску Клеопатры.
– Треплешься, Сашхен?! – прошипела я, когда Серебрякова отошла наполнить свою «телегу».
– Ты о чем это? – невинно захлопала ресницами Сашхен.
– Все про меня разболтала?!
– Да ты что! – ненатурально возмутилась подруга.
– А чего ж она на меня такими глазюками смотрит?! Как будто я Вольф Мессинг и Дэвид Копперфильд в одном флаконе!
– Ну, прости, – прохныкала Сашхен в ответ на мои инвективы. – Я ей только чуть-чуть намекнула. У нее такое горе, такое горе!
Горе не помешало Серебряковой набрать на тарелку гору салатов и поедать их в три горла. Аппетит ее явно не пострадал.
Вскоре она, с набитым ртом, поведала о свалившемся на нее несчастье. Оказалось, что у нее исчез бойфренд – молодой человек, с которым она вот-вот должна была подавать заявление. Исчез – с концами. Сам не звонит, а ни домашний, ни мобильный у него не отвечают.
Мы с Сашхен переглянулись. Мы хорошо знали подлую мужскую натуру, неотъемлемую часть которой составляют исчезновения безо всякого объяснения причин. Что тут удивительного: Серебрякова не производила впечатления особы, которая умеет постоять за себя – в том числе и по части удержания мужчин.
– Мужик, как трамвай, – бодро прокомментировала Сашхен печальные для Серебряковой обстоятельства. – Один ушел – придет другой.
– Да-а-а, – жалко искривила рот Серебрякова, – а он совсем исчез.
– Что значит «совсем»? – удивилась я.
– Его и дома нет, и соседи его не ви-идели!
– Ты что же, домой к нему ездила?
– Е-езди-ила, – прохныкала Серебрякова.
Мы опять переглянулись с Сашхен: что за овца эта Серебрякова, никакой гордости!
– Я и на работу ему звонила, – продолжила повесть о своих злоключениях наша сотрапезница.
Она, казалось, упивалась своим горем. Ее челюсти механически пережевывали салат.
– И что там сказали? – подтолкнула ее рассказ Сашхен.
– Сказали, что не знают, где он. Сами удивляются, куда исчез.
Это было уже серьезней. Мужики – такая мерзкая порода, что держатся за свою работу крепче, чем за подружек.
– Может, тебе в милицию обратиться? В розыск его объявить? – предложила Сашка.
– Не берут у меня заявление. Вы, спрашивают, пропавшему кто? Я говорю: жена. Они: а где штамп в паспорте? Я говорю: мы гражданским браком живем. Тогда, говорят, приведите нам трех свидетелей, что у вас совместное хозяйство. Он, говорят, может, от вас специально скрывается, а мы зря на его розыск силы потратим.
– А в больницах ты его искала?
– Нету его там. И в моргах нет.
Словом, из рассказа Серебряковой вырисовывалась загадочная картина: был человек – и нет человека. Сгинул неизвестно куда. А потом Серебрякова нагло посмотрела на меня и беспардонно заявила:
– Ты должна мне его найти.
Если б я не сидела, я тут так и села бы.
– Почему «должна»? Почему я?
– Ну, мы же с тобой подруги, – безапелляционно заявила Серебрякова (хотя сроду мы никакими подругами не были). – И ты ведь не бросишь меня в беде.
– Понимаешь, солнышко, – попыталась вразумить я ее. – Я не участковый, не оперуполномоченный и не частный сыщик. И звать меня не Шерлок Холмс и даже не мисс Марпл.
Моя утонченная ирония до Серебряковой не дошла.
– Ты сможешь, – с какой-то языческой верой заявила она. – Я знаю.
От такой первобытной упертости я на минуту потеряла дар речи, а когда пришла в себя, на столе передо мной уже возлежала фотография.
– Это еще что? – строго спросила я.
– Это он, – твердо ответила Серебрякова, и я подумала: уж не ошиблась ли я в ней? И не скрывается ли под этой овечьей шкуркой хитрый и клыкастый волк?..
Волей-неволей я рассмотрела фотографию. На снимке крупным планом был изображен молодой человек, почти что юноша: чуть веснушчатый, нос картошкой, волосы встрепаны. Он улыбался в объектив, обнажая красивые, белые, ровные зубы. Улыбка была открытой, но чуть хитроватой. Был он совсем не красавец. Во всяком случае, с моим Красавчиком – никакого сравнения, однако парень мне понравился сразу, с первого взгляда. Хотя я, как никто, знала, что фото (как и мужская внешность вообще) обманчиво.
Однако я чуть даже не пожалела, что такие замечательные парни достаются всяким овцам типа Серебряковой. Впрочем, почему достаются? Ведь неслучайно он от нее все-таки сбежал. Любил бы – уж, наверное, не скрылся. Как-нибудь дал бы о себе знать. Только за что любить и ценить такую бесцветную тряпку, как эта Серебрякова?!
Я вгляделась в фотографию пристальней.
Несмотря на внешнюю беззаботность юноши и широкую его улыбку, почудилось мне в этом снимке что-то трагическое. Что именно – объяснить я не могла. Какой-то багряный отсвет, что ли? Но не физический, видный глазами, – а ментальный. Безотчетная тревога охватила меня при взгляде на безмятежное чело парня. Странное беспокойство за его судьбу. То ли с ним что-то уже случилось, то ли должно случиться… Я попыталась понять: что конкретно произошло и почему? И откуда у меня тревога за него? Я подумала: может, дар всевидения вспыхнет и сейчас? И я узнаю – примерно как в случае с автобусной кассиршей, – что случилось с парнем?
Однако я вглядывалась в фотографию минуту, две – и ничего не происходило. Я ничего не могла понять – за исключением того, что юноша этот хорош и мил и что ему угрожает какая-то опасность.
А потом я – неожиданно для себя – сунула карточку в свою сумочку. Серебрякова торжественно-утвердительно проговорила:
– Значит, ты берешься за это дело.
И я, идиотка, промолчала. А когда смотреть на триумфальную физиономию Серебряковой стало совсем невмоготу, попросила официанта принести счет…
…Сейчас глубокая ночь. В доме напротив светится совсем мало огней. И даже бабушка, моя полуночница, уже спит. Только кот бродит туда-сюда, довольный, что он не одинок и его хозяйка тоже бодрствует. А я не могу оторваться и все пишу и пишу, как какая-нибудь графоманка, этот дневник – наверное, потому, что если перестану писать, то все равно не усну, а начну рефлексировать и думать: а правильно ли я поступила, что взялась за поиски парня? Зачем я взвалила себе на горб этот груз? Мало мне проблем с работой, бабушкой, Ряхиным, котом, Красавчиком? Зачем мне еще искать чужого любовника? И главное – как мне его искать?!
Но, допустим, как искать – я придумаю. Это будет тяжело, хлопотно – пусть… Но тут дело не только в хлопотах. Меня ведь наняли не частным сыщиком, а – ведьмой! И, согласившись разыскивать серебряковского парня, я словно публично призналась: я – экстрасенс, я – колдунья. Не слишком ли самоуверенное и преждевременное признание? Найду я бойфренда Серебряковой, и обо мне пойдет слава как о женщине с паранормальными способностями (проще говоря – ненормальной). Не найду – скажут, что я трепушка, что-то вроде Хлестакова в юбке. Получается: куда ни кинь, всюду клин.
