Лиза устроилась на переднем сиденье. Понюхала тюльпанчики и положила их на «торпедо». Я сел за руль.
– Есть ли какие-нибудь особенные пожелания, – спросил я, – что посмотреть в Вене?
Она помотала головой.
– Нет. Все на твой вкус.
– Тогда я покажу тебе то, что никогда не видят туристы.
Я задал шпор своему железному коню. Мой «фолькс» взревел и полетел вдоль да по Фаворитенштрассе, удаляясь от центра города.
– Как опера? – светски поинтересовался я.
– Блестяще! – восторженно откликнулась она. – Я вообще-то оперу не люблю, но эта!.. Солисты тоненькие, худенькие, а голоса молодые, хрустальные, как у ангелов!
…Впоследствии я не мог восстановить в точности, о чем мы с ней говорили. Все, происходившее в тот день – теплый, искрящийся, – слилось для меня в какой-то радостный весенний поток, сверкающий солнечными красками.
Я узнал, что Лиза в Вене в командировке, что работает она менеджером по маркетингу в крупном концерне и здесь договаривается о поставке австрийской обувки в Россию. Переговоры были успешными, босс доволен, обещал выписать Лизе по возвращении премию и назначить ее врио
[9] начальника отдела – от чего она, впрочем, зачем-то отказалась. Выяснилось, что живет Лиза с бабушкой и котом, отец бросил ее, когда она была еще совсем крошкой, а мать, в третий раз выйдя замуж, умотала с супругом в далекую Австралию.
Я рассказал ей о себе – умолчав, впрочем, о неудачном опыте женитьбы.
И все это – на фоне прекрасного автобана, по которому я несся с недозволенной скоростью сто шестьдесят километров в час, а пообочь мелькали вдохновляющие указатели: «Братислава», «Прага», «Будапешт»…
А потом мы гуляли по Бадену, моему кукольному городку. Поднялись на гору к бетховенской беседке. Бродили по чистым дорожкам пробуждающегося горного леса. Смотрели на город с высоты птичьего полета. Вдыхали прозрачнейший воздух. Когда прогуливающиеся австрияки здоровались, по обычаю, со мной, Лиза удивленно спросила:
– Ты что, всех уже здесь знаешь?
Я важно отвечал:
– О да, конечно.
Потом пришло время обеда, и я повез Лизу в близлежащую деревушку Зоос, в хойригер. Попутно рассказал ей про то, что этот «хойригер» за зверь:
– Здешние места еще с римских времен славились своими виноградниками. Видела, сколько их по пути? Да и название «Вена» от вина произошло. И вот однажды местный кайзер разрешил хозяевам виноградников торговать своим собственным вином, сделанным из личного винограда. Сначала они просто продавали его проезжающим – вроде наших тетенек на юге, а потом понастроили себе при каждом доме (и винограднике) кабаки. Потчуют здесь не только вином, но и собственной крестьянской пищей, обязательно у себя же на участке выращенной: гусями, свиньями, курями. И если эту пищу сегодня не съедают, назавтра ее скармливают свиньям или выбрасывают. Отсюда и название «хойригер», то есть «сегодняшний».
В деревеньке Зоос кабаки были практически в каждом доме, но еловые ветви на длинном шесте, означающие: «Открыто», висели лишь перед несколькими – не сезон, да и время далеко не вечернее. Наконец мы выбрали небольшой кабачок на отшибе, и я припарковал «фолькс», уткнув его носом в уходящий вдаль виноградник.
Потом мы долго сидели с Лизой в пустынном хойригере. Съели тыквенный суп и суп с фрикадельками из печени. Одолели на двоих целую четверть гуся с капустой. Выпили графинчик сладенького «Шпетлезе» – вина, виноград для которого собирают, когда ударят первые заморозки. Потом румяная, пышущая здоровьем официантка принесла нам еще графин «Ауслезе» – из винограда, которого уже крепко прихватило морозом. Вино было замечательным – сладким, ледяным, пьянящим.
Лиза разрумянилась. Глаза у нее заблестели.
– Надо же, – c чувством приговаривала она, – как вкусно! А я думала, что в Австрии только пиво пьют!
Не помню, о чем мы говорили за столиком, да только мне казалось, что эта девушка прекрасно меня понимает и наше притяжение друг к другу растет.
Потом мы вышли из хойригера и забрались в машину.
– Поедем, посмотришь, где я живу, – предложил я. – Я покажу тебе свои новые картины.
Она медленно покачала головой:
– Нет.
– Я ничего такого не имел в виду. Просто очень не хочется с тобой расставаться.
Лиза внимательно посмотрела на меня и тихо сказала:
– Я вижу. Но все равно лучше в другой раз.
Я наклонился и поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй. Ее губы были одновременно прохладными и жаркими.
– А когда он будет, другой раз? – с оттенком горечи проговорил я. – Ты завтра улетаешь.
– Ты приедешь ко мне в Москву, – прошептала Лиза. – Или я вернусь сюда.
И мы снова поцеловались – словно близкие люди, которые уже имеют какие-то обязательства друг перед другом.
ХУДОЖНИК. Я РАСКРЫВАЮСЬ
Мы поехали обратно в Вену. Лизе надо было купить подарок бабушке и сувениры коллегам, пока не закрылись магазины.
– А что-нибудь себе? – спросил я.
– Для себя я лимит покупок уже исчерпала, – улыбнулась она.
Мы отправились назад в столицу. Когда я въехал в город, уже начался вечерний трафик. Иногда, когда я останавливался перед светофорами, мы целовались. Не знаю, чего больше было в этих поцелуях: радости обретения или горечи предстоящей разлуки. Раза три нам сигналили сзади нетерпеливые машины.
Я отвез Лизу на торговую улицу Мария-Хильфер-штрассе. Мы договорились встретиться с ней через два часа в баре, который первым попал мне на глаза. Я терпеть не мог сопровождать женщин в их шоппингах. К тому же приобретение сувениров коллегам – процесс интимный, и я не желал быть ему свидетелем.
Лиза явилась с пятнадцатиминутным опозданием, когда я приканчивал уже вторую чашку меланжа. Заказала себе эспрессо и пирожное.
– Кофе мне спать не мешает, – весело заявила она. – А от пирожных я не толстею.
Потом Лиза стала хвастаться трофеями. Она приобрела фарфоровую шкатулку в форме кроватки – для бабушки, кружку с видами Вены – для начальницы, футболку с надписью «Ленивые денечки в Вене» – для некоего Берга, приятеля из отдела, который ее вечно во всем поддерживает.
– Я и на себя кое-что выкроила, – продемонстрировала она пакет с надписью «Палмерс»
[10].
– Посмотреть можно? – усмехнулся я.
– Не сейчас, – лукаво ответила она. – Потом. Когда-нибудь.
– А я тебе тоже купил сувенир. На память.
