Второе мое заявление было об увольнении. Мы договорились с Женькой, что жить я буду с ним в Австрии. Он, правда, ради моей карьеры готов был даже вернуться в Москву. Но… Почему я, спрашивается, должна дорожить «Стил-Ониксом»? Чего я здесь не видела? Бесконечных придирок Ряхина? Злобных выпадов Дроздовой? Нет уж, голубчики! Буду держаться от вас подальше. Стану добродетельной фрау. Буду художнику кофе варить, рубашки ему гладить. А через год, когда истечет срок его договоренности с меценатом, мы вернемся в Россию, и я найду себе службу поинтересней и поденежней. А, может, Женька совсем прославится, и тогда я согласна строить свою жизнь целиком в зависимости от его достижений и планов. А что, жена художника – не менее почетная и, возможно, интересная должность, чем маркетолог.
Однако вышло все совсем не так, как я планировала. Когда я пришла со своими двумя заявлениями к нашему генеральному, он нахмурился, но первое – об отпуске – подмахнул. А второе прочитал и… Смял его и кинул в корзину. Прямо в мусор – со словами: «Не подпишу!!»
– Как, Иван Евгеньевич?! – пролепетала я.
– Ты что, себе другую работу нашла? – нахмурился генеральный. – Сколько тебе там платить будут?
– Дело не в этом…
– С начальником не сработалась? Ряха тебя достал?
Я про себя улыбнулась оттого, что директор назвал Ряхина по прозвищу (а я-то думала, что его только подчиненные обзывают!), но честно сказала:
– Дело не в этом. Я выхожу замуж и уезжаю.
– Куда уезжаешь? Когда?
Надо отдать генеральному должное – умеет он, что называется, работать с людьми. В течение пятнадцати минут он вытянул из меня все, что касалось моих планов: выйти замуж, уехать в Вену и жить там с художником.
– Понятно… – протянул он. А потом нахмурился и сказал: – Зайдешь ко мне в три часа.
– А как же мое заявление?
– Иди, Кузьмина, не морочь мне голову.
…Я девушка упорная и пришла к директору в назначенное время с новым, свеженаписанным заявлением прежнего содержания: «Прошу уволить меня по собственному желанию…» «Пусть только попробуют меня не отпустить! – думала я. – Я на них профсоюзы натравлю, прессу!.. Тоже мне, нашли крепостную!..» Хотя в глубине души упорное нежелание директора меня увольнять мне льстило.
Когда я явилась к генеральному, там уже сидел коммерческий директор – тот самый, что пытался споить меня в самолете Москва – Вена.
– Давай, – хмуро проговорил Иван Евгеньевич, протягивая руку за моим новым заявлением. «Ну, наконец-то!» – возликовала я. Но директор перегнул мою бумагу пополам, порвал ее и листочки снова бросил в мусор!
– Да что ж это такое! – воскликнула я, не на шутку рассердившись.
– Постой, Кузьмина, не кипятись. Сядь и слушай. Мы тебе новую должность хотим предложить. Так, чтоб и волки были сыты, и овцы целы…
…Короче, через полчаса я вышла из кабинета генерального совершенно обалдевшая. Директор предложил мне стать представителем « Стил-Оникса» в Австрии!
Контракты с австрийцами расширяются, объяснил он мне. Концерну нужен представитель в Вене – следить за поставками, согласовывать ассортимент, определять перспективы. И генеральный, с молчаливого согласия коммерческого, предложил эту должность мне! «Конечно, не по твоей прямой специальности, зато будешь при муже, – прогудел генеральный. – Придется слегка переквалифицироваться, но ты, Кузьмина, справишься. Ты у нас толковая и цепкая. – Коммерческий директор согласно кивал. – Зарплату тебе положим – для начала – тыщу евро, плюс машину, соцпакет, телефон. Давай, Кузьмина, соглашайся. После отпуска сразу, не возвращаясь в Москву, приступишь. Как у тебя с немецким?»
– Практически никак, – призналась я.
– Ничего, курсы оплатим. А пока будешь с фирмачами по-английски изъясняться. С «инглишем» у тебя, как я знаю, порядок.
В общем, я согласилась – да ведь генеральный сделал мне такое предложение, от которого, как говорится, невозможно отказаться. И только потом, вечером, я поняла, что мое начальство здорово на моем назначении сэкономило: во-первых, концерну не нужно для меня жилье в Австрии снимать – жить я и у Женьки смогу; во-вторых, если б им пришлось брать представителя со стороны, тот зарплатой в тысячу евро, как я, явно не удовлетворился бы…
Да, наш генеральный – настоящий капиталист! Из любой невыгодной для себя ситуации – как с моим увольнением – умеет не просто выбраться, а с наваром для себя! Молодец, что там говорить! И ценного специалиста (меня) для фирмы сохранил, и вакансию представителя в Австрии занял! Да, такому умению мне еще учиться и учиться…
ХУДОЖНИК
Я вернулся в Баден, к своей работе. И вчера закончил свой натюрморт. Он показался мне прекрасным – лучшим, что я сделал в своей жизни.
А сегодня я проснулся необычно рано – едва только рассвет поднимался над Баденом – и принялся за новую работу. Я чувствовал себя великолепно. У меня была настоящая Болдинская осень – точнее, Баденская весна. Все оттого, что я предвкушал встречу с любимым человеком. Поэтому у меня все получалось. Кисть, казалось, сама так и летает по холсту.
Я и не подозревал, как, оказывается, много сил придает человеку любовь. Любовь – и ожидание счастья.
Ожидание Лизы.
ЛИЗА. ДНЕВНИК
14 мая 20** года.
Сегодня я приходила прощаться с нашим офисом. Он показался мне таким родным, привычным, – и одновременно уже чужим. Мне хотелось – последний и единственный раз в жизни! – войти в контору не спеша. И не нестись пулей по коридору, опаздывая к началу «трудовой вахты», а прогуляться по кабинетам и коридорам, поболтать с коллегами – в кои-то веки не об обувках и не о контрактах, а просто так, ни о чем…
Но мой план полностью провалился.
Едва я прошла сквозь турникет, как столкнулась с Ряхиным. Ну, конечно: как я могла забыть – он ведь именно сегодня обещал триумфально вернуться на работу «после тяжелой и продолжительной болезни»!
Ряхин выглядел шикарно: лечение в президентской больнице явно пошло ему на пользу. Разрумянился еще больше, а живот отрастил такой, что костюм ему пришлось купить новый, уже на размер, а то и на два больше, чем до болезни. А важности сколько! Шествует по коридору, как безразмерная баржа, расчищая путь своим огромным пузом. Простые смертные, кто попадает на его траверз, испуганно расступаются, а отдельные подхалимы даже угодливо кланяются.
Я, конечно, ни отступать, ни кланяться не стала. Поздоровалась, вежливо спросила:
– Как ваше здоровье, Аркадий Семенович?
Хотя можно было не спрашивать: у больных людей такой ряхи не увидишь. Впрочем, он на мой вопрос не ответил. Презрительно дернул плечом (отчего все могучее тулово заколыхалось) и констатировал:
