Кроме того, они с помощью пропаганды вражеских стран в армии и среди населения организовали призывами отказ от ведения военных действий…»
Если в цепи действий от Берлина до Петрограда, включая Скандинавию, были два имени, вызывающих наибольшее негодование у общественности, так это Ленин и Парвус.
Бывший агент охранки так заканчивает характеристику Парвуса в одной русской газете: «Парвус — не провокатор, он значительно большая фигура: агент Вильгельма II».
Преступление без наказания
«Я клянусь перед Всемогущим Господом, его святым Евангелием (…), что я с чистой совестью во всем говорю правду и только правду, ничего не утаиваю и буду отвечать за свои показания перед законом и перед Страшным Судом Бога. В качестве подтверждения этой моей клятвы я целую Святое Писание и крест моего Спасителя. Аминь…»
С этой клятвы начинается каждый допрос, будь то подозреваемые, если Петроградская полиция их смогла поймать, или сотни свидетелей, которые опрашиваются о восстании и большевистской попытке путча в июле и беспокойствах в апреле—мае. Механизмы, пароли и организаторы, в конце концов, одинаковые — так или иначе, число симпатизирующих и жертв в июле было все равно больше. После отправления ленинского «пломбированного вагона» в Россию посланниками германского имперского правительства были организованы и другие способы транспортировки русских эмигрантов из Швейцарии и других стран в Россию, зачастую от 200 до 300 человек за одну поездку. Не без причины, ведь политические эмигранты были в большинстве своем потенциальными революционерами, к тому же, согласно ордеру германского Министерства иностранных Дел, организаторы заботились о том, чтобы «только дружественные по отношению к Германии эмигранты перевозились в Россию». Что касается жертв июльского путча, то многих спас счастливый случай. Их число могло бы перевалить за четыре сотни, если бы во время стрельбы не пошел сильный дождь, после чего не только потенциальные жертвы, но и нападающие ушли в укрытие, и, очевидно, у них не было больше желания продолжать. Вот высказывание одного свидетеля о закулисных руководителях, который должен был это знать: «Я, Иван Дмитриев Зубовский, православный, 36 лет (…), проживающий на Тверской ул., 1/6, не судим, в событиях не участвовал, говорю по существу для протокола:
Я служил ранее, с 1905 года, в спец. отделе № 1 полиции (…) Он занимался шпионажем. (…) Для шпионов в пользу Германии использовались акты № 38 (…), в пользу Австро-Венгрии — № 38А; я не могу вспомнить, идет ли сейчас речь при попытке путча в июле о тех же подозреваемых, что и тогда, в 1905 году (…) Из шпионов, которые работали против России и на Германию, я могу назвать только фамилию Парвус, который в действительности является Гельфандом (…) Что касается Ленина-Ульянова, то он как руководитель партии потерпевших поражение должен быть в III отделении, которое занимается списками политического сыска. Больше я не могу к этому ничего добавить…»
Пометка на шапке протокола: «Не могу поверить».
Другая свидетельница сообщает о подготовке к демонстрациям еще в мае:
«Евгения Ивановна Шеляховская, 37 лет, православная, медсестра Красного Креста при 109-м головном отряде, проживаю (…), не участвовала, ухаживала за ранеными (…)
Я была с 1914 года на фронте и в Петрограде в отпуске (…) После обеда я остановилась вблизи дома Кшесинской; по тому, что говорили в народе, оттуда велась агитация против Временного правительства и Милюкова. Я стояла около часа перед зданием; при этом я наблюдала, как собиралась пестрая толпа из рабочих, женщин, молодых ребят и обычных хулиганов.
Друг за другом функционеры выходили из дома, где, как известно, размещался «штаб Ленина», внешность У них полуофициальная, в шапках; они раздавали что-то людям в толпе. Я видела, как к их рукам протягивались руки, и можно было различить, что «люди Ленина» раздавали деньги. Один из них сказал что-то о том, что «нужно организовываться, действовать сообща…».
Потом я увидела, как один мальчик лет 13–14 получил десятирублевую купюру, спрятал ее в кармане брюк и убежал — чтобы еще раз подойти с другой стороны и прокричать: «Дай мне тоже что-нибудь, старик! За это я тоже крикну: «Долой Милюкова!»».
Раздача денег продолжалась довольно долго (…) Были розданы тысячи рублей. Через какое-то время толпа собралась на «митинг»; людям были розданы плакаты с надписями «Долой Временное правительство!» и «Долой капитал!», потом все двинулись в путь. Я шла вместе с ними, чтобы посмотреть, куда они идут. Все шли к городской Думе; там их приняло несколько кадетов, которые им что-то пробурчали, отняли у них плакаты и разогнали их…»
Названные лозунги идентичны тексту в телеграмме Козловского (конфискованной тайной полицией) Фюрстенбергу в Стокгольм, что указывает на то, что они были составлены в сотрудничестве с командой Ганецкого, Радека и Парвуса. Милюков, как известно, ушел в отставку по окончании выступлений почти одновременно с военным министром Гучковым — новый этап победы максималистов во главе с Лениным на пути к свержению буржуазного правительства. С тех пор, что видно и по Всероссийскому съезду Советов в июне—июле, Керенский стал врагом номер один.
То, что теперь восстановлено об июльском восстании по актам следствия, в основном предопределила словесная дуэль во время упомянутого съезда. Тот факт, что ленинская большевистская партия была представлена только 105 делегатами против 285 социал-революционеров и 284 меньшевиков, то есть соотношение в социалистическом Совете составило один к пяти, Ленин должен был, вероятно, компенсировать своей агрессивностью: он нападал на Керенского из-за продолжения войны, говорил об «опасности контрреволюции», требовал передачи «всей власти Советам» и роспуска Временного правительства.
Керенский не остался перед ним в долгу с ответом и заявил, что прекрасно осознавал положение и правильно оценивал его развитие, однако был не в состоянии остановить его: ленинские методы напоминали о Французской революции; он не отступал перед властью, которая с помощью диктатуры могла уничтожить все свободы, завоеванные Февральской революцией.
«Рогов Андрей Кондратьевич (…), 62 года, православный, не судим (…) 5 июля на Николаевской улице, недалеко от Звенигородской улицы перед продовольственным магазином в очереди стояла небольшая группа. (…) Вдруг один четырнадцатилетний начал кричать, как на собрании: «Долой войну! Она нужна только капиталистам и буржуазии!» Когда его спросили (поскольку в своем возрасте он не мог этого сказать сам), почему он это сделал, он прямодушно ответил, что он — ученик сапожника, а однажды пришли мужчины, которые каждому ученику давали по 10 рублей, если те будут кричать то, чему их научат (…)
Нечто подобное рассказал один солдат, который заучивал такие лозунги на другом собрании, а когда его за это стали ругать, добавил: «Почему я не должен этого делать, если я за это получаю 100 или 200 рублей?»…»
Важнейшим инструментом распространения известий об июльском восстании для большевиков были их газеты, которые они, очевидно, создавали на голом месте, используя для этого внезапно появившиеся в мае наличные деньги, но их тираж тем не менее резко пошел в гору. Известно, что германский МИД одновременно с принятием решения о транспортировке Ленина в Россию 1 апреля 1917 года послал запрос в Рейхсказначейство на 5 миллионов марок.
