41-летний Григорий Абрамович Гутнер, инженер-печатник, дает свидетельские показания: «Я уже три года был руководителем типографии «Труд». Незадолго до 15 мая я узнал, что типография продана. Мы обратились с вопросом к директору Манделю, который подтвердил наши опасения. 16-го (мая) пришли новые владельцы типографии; сотрудники остались на своих рабочих местах. Сначала мы продолжали работать по заказам; выяснилось, что наш новый хозяин — Центральный комитет Российской социал-демократической рабочей партии, вскоре типографию переименовали в «Рабочую печать». Мы узнали, что должны будем выпускать «Правду»; для этого нам нужно было предпринять некоторые технические изменения, что заняло около месяца. В это время мы как раз печатали брошюры Ленина и его многочисленные воззвания на листовках, которые распространялись не только в Петрограде, но и в Кронштадте. Сначала мы печатали вместо «Правды» «Солдатскую правду», первый номер «Правды» вышел 5 июля в форме брошюры, так как газета не была готова…»
Другой свидетель, младший лейтенант первого мотострелкового полка, вводит в игру основных ораторов, создающих настроение для восстания и привлекающих офицеров этой части к участию в нем: «…2(15) июля я был на собрании стрелков в Народном доме, потому что, как нам сказали, мы должны были на нем присутствовать. Там выступали разные докладчики. Сначала политический эмигрант, которого я не знал. Он говорил о демократии, за которую нужно бороться, и закончил призывом передать власть в руки Советов рабочих и солдатских депутатов.
Вторым выступал Луначарский. Он что-то рассказывал об истории государственных переворотов и о необходимости передать власть Советам. (…) Публика пока оставалась спокойной.
Наконец, третьим выступил Троцкий. Он говорил эмоционально и с энтузиазмом — это был настоящий призыв в резких словах, горячий и страстный. Он сказал, что военный министр Керенский обманул нас, собственных солдат, точно так же, как и Вильгельм своих, что они якобы принесут свободу всей Европе с винтовками в руках. Он кричал, что нам не нужно больше предпринимать никаких наступлений, что предшествующее наступление произошло только из-за присутствия американцев и что война нужна только капиталистам.
Вся речь Троцкого, насколько я мог понять, была направлена на то, чтобы призвать к вооруженному восстанию против правительства. Его призыв возымел действие на аудиторию. Люди то и дело выкрикивали: «Долой Керенского! Смерть Керенскому!», среди слушателей царила атмосфера возбуждения, и если бы они были вооружены, мне кажется, они бы двинулись в бой и с помощью винтовок потребовали передачи власти Советам. Странно, что Троцкий сказал, что нам больше не нужно бороться, французы тоже зря боролись, но о том что немцы наступают и борются, — ни слова. Я осознаю это только сейчас, задним числом (…)
Я должен по этому поводу сказать, что полковой комитет был против вооруженного восстания — как я потом узнал, поэтому кадет Семашко образовал свой, так называемый революционный комитет, который потом, собственно говоря, взял в свои руки руководство вооруженным восстанием, и перед началом говорил что-то о том, что предводители имеют связь с какой-то организацией, от которой они ждут сообщения, будет ли наступать определенный полк.
Потом была команда «Становись!», и мы вышли в полном вооружении; винтовки перевозили на грузовиках и на легковых машинах (…) Мы выступили примерно в полдесятого вечера. Нас сопровождали незнакомые мужчины с револьверами. Все мы направились к дому Кшесинской и там остановились (…)
Оттуда мы двинулись к Таврическому дворцу, там сказали, что нам больше не нужно идти к Думе, но обстановка уже была так накалена, что один из солдат выстрелил в оратора, а все закричали: «Вперед, к Таврическому дворцу, долой правительство!»
Там нас дружески приветствовал Троцкий и заявил: «Вы свою задачу уже выполнили: только что принято решение, что отныне власть будет только в руках Совета рабочих и солдатских депутатов!» Лишь поздно ночью мы вернулись в казармы; через несколько дней все опять повторилось, пока отряды буржуазного правительства не разоружили нас и других…»
Кадет Александр С. Емельянов вспоминает об одном из уличных боев: «В дни восстания я был свободен и не служил в своей роте. 3 июля в 8 часов вечера я переходил через Литейный проспект и увидел движущийся ав томобиль, в котором находился пулемет, а на крыш машины лежал солдат с обычной винтовкой. Из это я сделал вывод, что где-то проходила вооруженная перепалка, и снова направился домой.
На следующий день, снова на Литейном, я стал свидетелем того, как с места шли вооруженные солдаты, и когда они приблизились к Захарьевской, прозвучал выстрел из пистолета, в ответ на что был открыт беспорядочный огонь от здания Армии и Флота, на который солдаты потом тоже ответили; Кто начал огонь, я не знаю. Улицы были полны людей, в основном солдат.
Когда я вернулся 6 июля в свою роту, я узнал, что перед выступлением полка состоялось заседание так называемого Революционного комитета, в котором принимали участие дезертир по фамилии Семашко, от нас — младший лейтенант Зеберг и несколько солдат (…)
Я могу рассказать еще кое-что из более раннего времени: уже в апреле к нам приезжала некая Коллонтай, которая выступала с речами, призывая нас не ходить на фронт и брататься с врагом, так как это должно привести к быстрому заключению мира с Германией…»
Пропаганда заключения мира и другие методы большевиков, способные сломить боевой дух простых солдат, проводились, по показаниям свидетелей, прежде всего в лагерях для военнопленных, в которые, очевидно, имели доступ революционные вожди, как сообщает 24-летний кадет Федор Новицкий: «…B прошлом году я вместе с другими попал в плен во время Брусиловского наступления (…); через полгода, проведенных в Будапеште в лазарете, я попал в австро-венгерский транзитный лагерь, где провел следующие полгода на германской границе. Потом меня вместе с другими офицерами и солдатами привезли обратно через Германию и Швейцарию в Россию. В Заснице к нашему эшелону присоединился один функционер, утверждавший, что он был полковником в отставке, — не то Алексей, не то Зиновьев. Он сказал нам, что ушел в отставку более Ю лет назад и с тех пор живет во Франции и Швейцарии, перед войной был в Германии у своей дочери, которая замужем за немцем. Далее он утверждал, что был интернирован с другими русскими в начале войны, почему его отпустили, он не сказал, а теперь он ехал к своему сыну в Петроград. Всю дорогу Зиновьев был занят пропагандой окончания войны с Германией и заявил, что Германия нам не враг, мы должны прекратить бороться с немцами, потому что они все хорошо относились к нему и хорошо его кормили; он едет в Петроград с целью агитировать за мир с Германией…»
Из протокола слежки за одним подозреваемым:
«Сухой
[22] покинул свой дом в 12 часов дня, пошел к Саперному переулку, вошел в дом № 2, почтовое отделение, в 12.10 он получил там два перевода из Америки, вышел через 15 минут, пошел на угол Литейного и Пантелеймоновской, вошел в овощной магазин, вышел с покупкой (…), поехал на дрожках к Невскому, вошел в дом № 1, Частный коммерческий банк, подошел к кассе для иностранных чеков, — было 1.25, — вышел через 15 минут, проехал на трамвае по Невскому проспекту, вышел у дома № 62, зашел там в Азиатский банк, направился к кассе № 6, где принимают переводы, спросил что-то, пошел в тот же банк на Караванной, вышел через 5 минут, входил в него несколько раз со стороны Невского (…), пошел в Государственную Думу, вышел через 30 минут, сел в трамвай и поехал домой (…)
