На одну треть он работает на страны Центральной Европы, на одну треть — на социал-демократию и еще на одну — на Россию, пролетариат которой он хотел бы считать обязанным себе за пробивание для него выгодных условий. (…) Советую строго следить за его шахматными шагами и не позволять ему слишком зазнаваться…»
Постепенно Вена и Берлин исключают Парвуса из дальнейших событий. Теперь он пытается на свой страх и риск организовать социалистическую мирную конференцию в одной из Скандинавских стран, что укрепило бы роль этих партий на международном уровне и, кроме того, означало бы поддержку стран Центральной Европы. Тем самым, однако, он угрожает сорвать планы этих стран. Переговоры в Брест-Литовске — это место определило германское правительство — должны скоро начаться. Когда же Парвусу удается затянуть ничего не подозревающего лидера партии Шейдеманна на переговоры с большевистскими представителями в их зарубежное бюро в Стокгольме, в Берлине это вызывает беспокойство. Госсекретарь отдает приказ о поимке Шейдеманна на промежуточной остановке в Копенгагене. Ему разъясняют, что отдельные социалистические переговоры не только являются антиконституционными, но и работают на руку Антанте. Перед тем как продолжить путь, Шейдеманн обещает посланнику в Копенгагене отказаться от переговоров в Стокгольме с представителями большевиков.
В Стокгольме Шейдеманна дожидается Рицлер, который предостерегает его от известных действий, как и его коллега в Копенгагене. Но когда, наконец, состоялись переговоры с одним из представителей тройки зарубежного бюро большевиков, Воровским (он же Орловский) и Парвусом, Шейдеманн остался верным обещанной Берлину линии. Он не полагается на выбранный Парвусом Стокгольм как место проведения конференции или Копенгаген, где Парвус смог бы использовать это событие в целях партийной пропаганды и никоим образом ни во что не вмешивается. У Парвуса нет шансов.
Наконец, немецкие дипломаты пытаются выдворить русского нарушителя спокойствия из Стокгольма, делая это под видом откомандирования его в Берлин «для экономических консультаций». Но Парвус хочет дождаться в Стокгольме возвращения Радека. Ленинское «да» одним махом изменило бы и его позицию по отношению к Берлину. Отговариваясь, что у него нет билета, он твердо решил дождаться возвращения Радека из Петрограда.
Возникает вопрос, серьезно ли задумывается Ленин над предложением Парвуса, ведь оно по своей сути наивно. Стал бы Ленин терпеть рядом с собой превосходящего его в интеллектуальном смысле и такого же одержимого конкурента? Не приведет ли это к окончательному расколу партии? Но прежде всего: мог ли Ленин позволить себе вскоре после всех июльских разоблачений и опровержений быть упомянутым рядом с именем Парвуса? Он даже не мог оставить без внимания связь своего друга Ганецкого с Парвусом, чему было посвяшено восемь внутренних партийных заседаний с августа по сентябрь (в протоколах которых обнаружено несколько загадочных пустых мест). Наконец, Ленин должен был отказаться от того, чтобы послать Ганецкого дипломатическим представителем нового правительства в Стокгольм, поскольку ЦК три раза голосовал против этого. Ленин вынужденно уступил и послал вместо него Коллонтай.
Наконец в середине декабря возвращается Радек. Преисполненный цинизма и многолетней зависти к преуспевающему коммерсанту революции, он испытывает удовольствие, унижая Парвуса отрицательным ответом Ленина. «Революция не терпит никого, у кого грязные руки», — цитирует Радек ответ Ленина. И на этом тема закрывается.
Теперь Парвус предан собственными товарищами по партии, а тот, кого он сделал лидером, оттолкнул его. Таким образом, он потерял основу для своих действий, с помощью которых мог управлять немецкой политикой в отношении России. Достигнув конечной цели и для Берлина, и для Ленина, он выполнил свое назначение и превратился в мавра, который может уходить. Горечь его поражения не знает границ.
Парвус тихонько сообщает на Вильгельмштрассе в Берлин, где желают убрать его из Стокгольма, что готов приехать.
Берлин принимает его более дружелюбно, чем он мог ожидать после проявленного к нему недоверия, и вселяет надежду, что он еще будет востребован. И это на самом деле так: мирный договор еще не подписан, но даже если бы и был подписан, кто знает, не появится ли впоследствии желания избавиться от Ленина — «избавиться после выполненной работы», как написал кайзер на полях одного письма. Курт Рицлер предвидел это, когда писал из Стокгольма в Берлин фон Бергену, чтобы подготовить к приему Парвуса:
«Если его интересы снова пойдут параллельно с нашими, он опять станет слишком важным, и я рекомендовал бы побеседовать с ним в Берлине очень доверительно и близко, особенно посоветоваться по румынскому вопросу (…) Он очень сильный специалист, и у него отличные идеи. Легко может получиться так, что Мы в скором времени будем заинтересованы опираться в России на более широкие круги, а не только на Ленинское окружение, и тогда он нам обязательно будет нужен. У него не должно возникнуть подозрения, что от него здесь хотят избавиться.
Я ничего не имею против его возвращения, тем более если в Бресте дела идут хорошо. Я только думаю, что мы в скором времени сможем его лучше использовать на другом месте…»
Тем временем в Брест-Литовске еще в декабре 1917 года начались переговоры о мире: Между двумя сторонами, тайными многолетними партнерами, намечается глубокий разрыв. От лозунга «Без аннексий и контрибуций» не осталось и следа. В связи с гигантскими территориальными, экономическими и финансовыми требованиями Германии переговоры скоро заходят в тупик. А именно: немецкая сторона требует четверть Европейской территории России с отделением Эстонии, Лифляндии, Финляндии и Украины, плодородную сельскохозяйственную область, четверть железнодорожной сети, треть текстильной промышленности, три четверти железнорудных и каменноугольных шахт, хочет присвоить продукцию украинского сельского хозяйства и контролировать кавказские нефтяные скважины. К тому же еще шесть миллиардов марок — четверть в золоте сразу, остальное — до осени 1918 года.
Русские делают ставку на время. Им совершенно очевидно, что, поспособствовав заключению мира своим девизом, они должны были добиваться успеха, что ясно и противоположной стороне. Однако начало революционных беспокойств в Германии или Австро-Венгрии могло бы спасти новое советское руководство от последствий подобного договора. Демонстрации в Вене в этом отношении вселили в Ленина надежды.
Это демонстрирует переписка между Рицлером из германского посольства в Стокгольме, состоящим в контакте с правительством Ленина, и Министерством иностранных дел. Из нее следует, что «венские события разбудили новые надежды Воровского». Поэтому следует «соблюдать твердость по отношению к русскими только в случае, если венские события и там приведут к новым требованиям, пойти на уступки», — а именно близ Украины, в районе Галиции. Очевидно, во время венских забастовок политики своими высказываниями нарушили немецкие планы, поэтому Рицлер жалуется: «…высказывания недооценивающей положение левой прессы в Австро-Венгрии осложняют заключение договора».
Переговоры в Брест-Литовске представляют собой последний этап совместного пути германского правительства и программы Парвуса. Атмосферу этих встреч характеризует напор, движущий Германией, желающей поставить все на карту и использовать зависимость правительства Ленина от заключения мира, а также и советскими руководителями на переговорах, которые не могут ничего противопоставить этому напору и борются за сохранение своей власти. Эта атмосфера отражена в записях ведущих партнеров по переговорам. Так, например, генерал Гофман, Верховный главнокомандующий Германской Восточной армией, насмехаясь над неоднородностью делегации и ее лицемерием, делает такую запись:
