— Тогда как вы оправдываете ваш еврейский национализм?
— Этот национализм не угрожает другим народам. Сион слишком мал, чтобы создавать империалистические конструкции.
— Вы отрицаете ассимиляцию?
— Другие группы и нации развивают свои традиции. Почему мы должны жертвовать нашими?.. Я одобряю стандартизацию автомобилей, но не человека».
(«Когда я встретил Вас, я знал, что могу говорить с Вами свободно, без табу… я вижу в Вас не немца, не американца, а еврея…» В 1933 году Фирек стал пропагандистом Гитлера.)
Дом в Капуте строился быстро, в сентябре уже переехали. Теперь будут жить там каждый год с весны до поздней осени: семья, Дюкас, Майер, Герта Шибельфейн. Еще наняли уборщицу и садовника, завели таксу Малыша и кота Петера. Загорали на веранде, читали, купались, Эйнштейн работал. Есть много историй о том, как он ухаживал за огородом, — Герта утверждает, что это чушь и огорода вообще не было, еду заказывали в Потсдаме, у соседей покупали спаржу, картофель, клубнику и огурцы, пекарь каждое утро приносил хлеб. Было ли Эйнштейну все равно, что есть? Герта все помнит — она же была и кухаркой: «…любил булочки, тосты, молодые зеленые бобы, бульон с яйцом, яйца (омлет или яичница), клубнику, бараньи отбивные, мед, молодой картофель, суп из чечевицы, каштаны, филе сельди, спагетти, белые грибы, рис, салат из огурцов, лососину, шницель, спаржу, хорошо прожаренную свинину»; если мясо было с кровью, не ел и говорил Герте: «Я не тигр».
Постоянно толклись гости: Илзе с мужем, Баки, Плещ, уже упоминавшиеся дамы, к которым прибавилась еще одна, 28-летняя Иоганна Фантова, знакомая по Праге, занявшаяся приведением в порядок хозяйской библиотеки. Жизнь не была идиллической. По воспоминаниям Вахсманна и Марьянова, Эйнштейн и Эльза непрерывно ссорились, не скрывая этого от посторонних, причина всегда одна — его женщины. Марго по уши влюбилась в Марьянова, и они часто уезжали в Берлин вдвоем; как писала Эльза сестре 19 августа, у дочки «мучительный роман с русским, и она с ним расстается». Но не рассталась, а он поселился у Эйнштейнов.
Главное развлечение — яхта. Эйнштейн парусники обожал, с сыновьями их конструировал, однажды даже конструктор яхт Бургесс с ним советовался. Только купить яхту было не на что. Американский банкир Генри Голдман и владельцы Берлинской торговой компании сложились и заказали яхту судостроителю Хармсу. Парусная лодка длиной семь метров и шириной два с половиной, с хорошо спрятанным подвесным двигателем; паруса маленькие, чтобы легче управлять, интерьер шикарный из красного дерева, каюта на две кровати. Эйнштейн подарок охотно принял и нарек яхту «Тюммлер» («Морская свинка»). Муж Илзе, Рудольф Кайзер, в серии слащавых очерков о тесте, вышедших под псевдонимом «Антон Райзер» в 1930 году, писал: «В то время как его рука держит руль, Эйнштейн радостно объясняет свои последние научные идеи друзьям. Он управляет парусами с мастерством и бесстрашием ребенка. Он сам ставит паруса, затягивает подъемники, веревки и крючки, и радость от этого хобби отзывается эхом в его словах и в его счастливой улыбке». На самом деле, как единодушно утверждают остальные свидетели, никаких парусов Эйнштейн не поднимал, а на яхте любил делать только одно — лежа читать или думать. А поскольку яхта плыла сама по себе, то от ветра она беспрестанно опрокидывалась, он тонул, и его спасали. Учиться плавать он категорически отказался, ссылаясь на лень. Катались с ним на яхте все кто угодно — Илзе, Кайзер, Марьянов, Плещ, Фантова, другие дамы. Но не Эльза.
Он полюбил Капут и мечтал переехать туда насовсем. Нравилось, что нет телефона: если кому-то Эйнштейны были очень нужны, то звонили соседу, горшечнику Вольфу, а тот трубил в трубу заранее обговоренным способом: например, «один раз долго и громко» означало, что к телефону зовут главу семейства. Но насовсем переехать не выходило — было много дел в Берлине и других местах. В октябре Эйнштейн ездил в Париж — читать лекции в Институте Пуанкаре. И тогда же разразился биржевой крах на Уолл-стрит. Все надежды Веймарской республики на стабилизацию оказались напрасны. Умер Густав Штреземан, долго руливший экономикой, член Немецкой национальной народной партии, но близкий к социал-демократам; к руководству в его партии пришли крайне правые и сблизились с НСДАП. «О, мы, немцы, такие прекрасные и необыкновенные, но такие несчастные и забитые, должны же мы хоть на ком-нибудь отыграться!» — такие настроения все больше овладевали даже нормальными людьми…
29 января 1930 года Эйнштейн давал благотворительный скрипичный концерт в синагоге (надевал в подобных случаях кипу, хотя терпеть ее не мог); накануне он ответил Азиму аль-Нашашиби, редактору газеты «Фаластын», в которой 6 декабря 1929 года муфтий аль-Хусейни опять писал, что Эйнштейн вот-вот приедет и разрушит мечеть Омара: «Я надеялся, что великий арабский народ лучше поймет потребность евреев в восстановлении их национального дома. Я убежден, что приезд евреев в Палестину принесет пользу всем жителям страны — материальную и культурную. Я полагаю, что арабское возрождение только выиграет от еврейского содействия». В марте германское правительство, возглавляемое социал-демократом Германом Мюллером, развалилось, Гинденбург назначил рейхсканцлером Генриха Брюнинга, а Эйнштейн продолжал переписку с аль-Нашашиби: 15 марта он опубликовал разумный и утопический, как все разумное, план урегулирования. Создается Тайный совет из четырех арабов и четырех евреев; в каждой четверке есть представитель рабочих, избранный профсоюзами, юрист, врач и священнослужитель, все — беспартийные. Они собираются раз в неделю обсуждать положение дел; если решение поддержано хотя бы тремя членами с каждой стороны, оно принимается. «Конечной целью совета является формирование совместного представительного органа». Никто, понятно, и пальцем не шевельнул.
Эдуард поначалу учился хорошо, хотел специализироваться по психиатрии, но вскоре, по воспоминаниям его соученика Рюбеля, влюбился без взаимности в женщину старше себя (это у них, видно, было семейное), впал в депрессию, стал прогульщиком. В начале 1930 года отец советовал ему забыть «хищницу» и найти «простушку». 5 февраля он писал: «Как было бы полезно тебе заняться каким-то делом. Безделье оказалось губительным даже для такого гения, как Шопенгауэр. Жизнь как езда на велосипеде — надо крутить педали, чтобы не утратить равновесия». Но человеку с неврозом или депрессией советами не поможешь…
В апреле Эйнштейн читал очередной курс в Лейдене, бился со своими уравнениями и с патентным ведомством: подали со Сцилардом очередную заявку на холодильник. С мая по октябрь — Капут; там подписал с Томасом Манном, Ролланом и другими интеллектуалами еще один манифест против воинской повинности, дал интервью о религии журналу «Америкэн мэгэзин»: «Я не верю в Бога, который злонамеренно или произвольно вмешивается в личные дела человечества. Моя религия — это скромное восхищение громадной силой, что проявляется в той небольшой части Вселенной, которую наши бедные слабые умы могут понять!» Другое интервью — Уильяму Германсу, филологу, соратнику по Лиге прав человека; тот спросил, есть ли у Эйнштейна симпатии к коммунизму. «Я никогда не восхищался какой-либо системой, которая поощряет стадное в человеке, подавляя его свободу. Я сказал, что Маркс принес себя в жертву идеалу социальной справедливости, но я не говорил, что его теории верны. Что касается Ленина, я не думаю, что он мне нравится. Как можно назвать меня коммунистом, когда я боролся так долго за свободу мысли, свободу от военной муштры и стандартизации?» (Это пересказ Германса, и он может быть неточен.) В конце июня участвовал во Всемирной конференции за мир в Берлине. А 10 июля в Дортмунде родился внук — Бернард Цезарь (1930–2008). Дед не обрадовался, а жестоко написал отцу ребенка: «Не узнаю в тебе моего сына». Ничего, ребенок вырос и без дедушки с бабушкой, был здоров, играл на скрипке и со временем стал дедовым любимцем. А его отец вернулся работать в цюрихский Политехникум.
