Похоже, ему было трудно выносить «психических» больных, но к чужому-то сходил… Почему не поехал? Боялся за свою жизнь? Инфельд: «Он никогда не отказывал в помощи, если находил, что нужна помощь, и считал, что эта помощь может быть эффективной» (курсив наш. — М. Ч.). Исаксон: «Ничего нельзя было сделать. Отсутствие Эйнштейна уже не могло навредить. Что он мог сделать?» Действительно, что мы можем сделать, когда надо поехать к умирающему близкому человеку? Ничего, кроме как проститься, — так нечего и ездить? Практически помочь не смогу, так что я буду под ногами-то крутиться, пусть женщины этим занимаются? Да, это была Илзе — Илзе, которую он обещал любить так, как никто ее никогда не полюбит, — но такого рода аргументы действуют только на женщин. «Эффективно» помочь ей он не мог. Обычный мужской поступок, да, если бы Илзе не считалась его дочерью и если бы не было Эльзы: поехав с женой и поддержав ее, он поступил бы вполне «эффективно».
10 июля Илзе умерла. Ее прах мать увезла в Принстон. Выглядела Эльза, по рассказам Марьянова, абсолютно потерянной. Марьянов и Марго поехали с ней. Она стала слепнуть — симптом поражения сердца и почек. Все время, пока она была в Париже, муж жил в курортном местечке Уотч-Хилл на Род-Айленд, на берегу Атлантического океана, с семьей Баки: «Барахло» доставили туда, плавали, купались, принимали гостей. Теперь туда перевезли Эльзу — веселья стало меньше. По окончании летнего сезона поехали (и потом часто ездили) к Баки в его дом на Манхэттене; еще Эйнштейн гостил (без Эльзы) у биохимика Леона Уотерса, по воспоминаниям которого Эльзе не хватало «сочувствия и нежности, в которых она очень нуждалась». Постылая, да, но уж теперь-то пожалеть можно? Марк Твен сдал здоровую дочь в психушку, но в конце концов назвал себя негодяем и подлецом по отношению к дочери, и они воссоединились хотя бы ненадолго. Эйнштейн в правильности своих поступков по отношению к Эльзе, Эдуарду и Илзе никогда не усомнился — во всяком случае, публично. И все же опять сравните: вот Магда Геббельс, заботливая мать…
Осенью в Нью-Йорке вышел сборник эйнштейновской публицистики — «Мир, каким я его вижу». Он начинается с отредактированного варианта эссе на тысячу слов, которое мы уже читали: «Мы существуем для других людей — прежде всего для тех, от улыбки и благополучия которых зависит наше собственное счастье, а затем для многих, незнакомых нам, к судьбам которых мы привязаны узами симпатии». Фразу о своем одиночестве он отредактировал: «Я истинно „одинокий странник“ и никогда всем сердцем не принадлежал ни моей стране, ни дому, ни даже моей семье; перед лицом всех этих связей я никогда не терял чувства дистанции и потребности в одиночестве — чувства, возрастающего с годами… мы становимся более независимыми от мнений, суждений и привычек наших ближних и избегаем искушения строить наше внутреннее равновесие на ненадежном фундаменте». Как мог эти две фразы написать один и тот же человек?
«Наше внутреннее равновесие» — вот сформулированная цель; это не подъем в хрустальные высшие сферы, о котором с восторгом пишет Кузнецов, это освобождение не от себя, а от близких, а если совсем по-простому — старческий эгоизм, из-за которого и душка Твен оставался глух к страданиям дочери; и оба очень мило общались с чужими маленькими детьми, кошечками и собачками, потому что это приятно; и оба искренне, от всего сердца сочувствовали угнетенным китайцам и прочим (и многих спасали!), потому что это не мешало «строить наше внутреннее равновесие», а общение со своими «проблемными» детьми — мешало.
Из того же сборника — о своей квазирелигии: «Есть религия страха, есть религия более высокого уровня — желание руководства, любви и поддержки», но это промежуточное звено, а есть высшая религия — «космическое религиозное чувство. Очень трудно объяснить его тому, кто им не обладает. Человек видит ничтожность человеческих желаний и видит величественность и совершенство, обнаруживающие себя в природе и в мире мышления. Он рассматривает отдельное существование как своего рода тюрьму и хочет ощущать Вселенную как единственное существенное целое». Прекрасно, но как связать это с «мы существуем для других людей — прежде всего для тех, от улыбки и благополучия которых зависит наше собственное счастье»?
Было в сборнике и забавное — об интервьюерах. «Вообразите следующую ситуацию. Однажды репортер приезжает к вам и просит сказать что-нибудь по-дружески о вашем друге Н. Если вы отказываетесь, репортер пишет: „Я спросил одного из лучших друзей Н., но он уклонился от ответа“. Такой фразы достаточно, чтобы читатель заподозрил неладное. Так что вы сдаетесь и говорите: „Г-н Н. — веселый, прямой человек, которого очень любят все его друзья. Он может найти хорошую сторону в любой ситуации. Его трудолюбие не знает границ; вся его энергия отдана работе. Он предан семье и все, чем обладает, кладет к ногам своей жены“. Версия репортера: „Г-н Н. ни к чему не относится серьезно и любит всем нравиться. Он до такой степени раб своей работы, что у него нет времени ни для какой мысли. Он разбаловал семью сверх меры и находится у жены под каблуком“».
Об американцах: они большие идеалисты, чем европейцы, у них «радостное, положительное отношение к жизни, они дружелюбны, оптимистичны и не завистливы. По сравнению с американцем европеец более критически настроен, более застенчив, менее добр, более одинок, более разборчив, почти всегда пессимист. Американец живет для будущего. В этом отношении он еще больше, чем от европейца, далек от русского и азиата». Богачи Америки совестливее, чем в других местах. Недостаток один — пресса, которая всем заправляет.
О евреях: «…стремление к знаниям ради самих знаний, фанатическая любовь к правосудию и желание личной независимости — вот особенности евреев, и я благодарен судьбе, что принадлежу к ним. Те, кто попирают сегодня идеалы свободы и пытаются установить государственное рабство, справедливо видят в нас их главного врага». «Иудаизм не кредо: еврейский Бог — просто отрицание суеверия, воображаемый результат его устранения. Это также прискорбная попытка базировать моральный закон на страхе. Все же мне кажется, что сильная моральная традиция еврейства в большой степени свободна от этого страха. Лучший из евреев, Иисус, боролся за это». Существует ли еврейский взгляд на мир? Да; суть его в «почтительном отношении к жизни каждого создания и почтение ко всему духовному… Характерно, что и животным предписано отдыхать в шаббат — этого требовало чувство равенства и справедливости… недаром прародители социализма преимущественно были евреями».
О социализме и плановой экономике — на первый взгляд это лучший способ достичь равенства. «Это в принципе осуществляется в России сегодня. Много будет зависеть от того, чем кончится этот великий эксперимент. Могут ли товары производиться так же эффективно, как при свободном рынке? Может ли такая система поддерживать себя без террора, который до сих пор сопровождал ее? Не клонится ли столь централизованная система к неприятию новшеств?» Эксперимент! Любопытно, что бы Эйнштейн сказал, если бы эксперимент проводился исключительно над евреями. В другом фрагменте, впрочем, он высказал сильное сомнение в эффективности централизованной экономики, а также повторил фразу 1931 года: «я категорический противник таких режимов, как в Италии и России». Так что он мог противоречить сам себе даже в рамках одного текста.
