Действие начинается, когда охотник (Персиваль) уезжает по делам и оставляет героя отвечать за лагерь: его нужно охранять от львов, слонов и повстанцев. С 1948-го в Кении началось движение мау-мау, борьба местных племен против британцев, осуществлявшаяся с особой жестокостью — каннибализм и тому подобное (движение было подавлено к 1956 году, а в 1964-м Кения получила независимость). Тема «вкусная», но Хемингуэй ее не развил, ограничившись мимолетными упоминаниями; главное содержание книги, как и «Зеленых холмов Африки», — охота. Самому герою, правда, это уже не интересно: «Время, когда я стрелял животных ради трофеев, давным-давно прошло. Я по-прежнему любил охотиться, но теперь я убивал, чтобы добыть мясо или подстраховать мисс Мэри, я стрелял в зверей, которые оказывались „вне закона“, и я убивал их ради общего блага, или, как это принято называть, в целях борьбы с животными-мародерами, хищниками и вредителями».
Майкл Рейнольдс на основании этих слов доказывает, что Хемингуэй-охотник изменился: раньше он убивал как индивидуалист, а теперь соблюдает правила, заботится об экологии, продолжая традицию кумира своего детства Теодора Рузвельта. Наверное, так и было: Хемингуэй писал, что начал жалеть природу, интересоваться птицами; в письме Харви Брейту рассказывал, как «присматривал» за стадами буйволов и антилоп и даже за львицей с детенышами. «Теперь, узнав этих животных поближе, я ни за что не убил бы гепарда, но в то время мы были если не глупее, то, во всяком случае, невежественнее. Я тоже стрелял гепардов ради шкурок для шубы моей жены, а она умела одеваться…<…>Мне не хотелось беспокоить ни этого гепарда, ни стадо животных, которые кормили его самого и двух его братьев. Мне доставляло большое удовольствие смотреть, как они охотятся, на их невероятный последний рывок и видеть эти шкуры на их собственных спинах, а не на плечах какой-либо женщины».
Герой не хочет больше убивать, но его жене для самоутверждения необходимо убить льва — это «главное дело ее жизни» (раз уж дочь родить не получилось…). Муж ее поощряет, как обычно отождествляя охоту с корридой и называя жену «матадором». Ошибались Уилсон и феминистки: Хемингуэю не была нужна «скво», скорее ему требовался маленький солдатик, красивый и храбрый, и сорокалетняя «малышка» Мэри этому требованию соответствовала: жалела, что не убивала «фрицев», по вечерам читала Макиавелли и беспрестанно разглагольствовала об убийствах: «— Я хотела бы убить импалу. Но стрелять мне уже сегодня не хочется. Не стоит портить этот выстрел. Я уже попадаю как раз туда, куда целюсь.
— И куда же ты целилась, малышка? — спросил я, пересилив себя. Мне очень не хотелось задавать этот вопрос, и, спрашивая, я сделал глоток, чтобы он прозвучал как можно безразличнее.
— Прямо в центр лопатки. Точно в центр. Ты же видел отверстие».
«— Ты ведь не ненавидишь его, правда?
— Нет. Я люблю его. Он прекрасен и очень сообразителен, и мне не нужно объяснять тебе, почему я должна его убить».
Тем не менее эта дама очень добра: «Она была слишком хрупкой для настоящей охоты на львов и имела слишком доброе сердце, чтобы убивать, и вот почему, решил я, стреляя в животное, она либо вздрагивала, либо излишне поспешно спускала курок. Я находил это очаровательным и никогда не злился. Зато злилась она, потому что умом понимала, почему мы должны были убивать, и позднее даже вошла во вкус, решив, что никогда не поднимет руки на таких прекрасных животных, как импалу, а будет убивать лишь отвратительных и опасных зверей. За шесть месяцев непрерывной охоты она научилась любить этот спорт, постыдный по своей сути, но достойный, если заниматься им честно, и все же ее сердце помимо воли заставляло Мэри стрелять мимо цели. Я любил ее за это, и это так же верно, как и то, что я никогда не полюбил бы женщину, которая могла работать на бойне, умерщвлять заболевших кошек и собак или убивать лошадей, которые сломали ногу на скачках».
Хемингуэй писал Грегори, что «малышка» стреляет скверно («Все ее очень любили, все постоянно вокруг нее так и бегали, а она промазала бы даже в нашего Спасителя»), хотя из воспоминаний Менокаля следует, что Мэри стреляла лучше мужа и из-за этого были ссоры. А если охотится жена, муж не может отставать: «Я знал — Старик (охотник Персиваль. — М. Ч.) никогда не позволил бы мисс Мэри охотиться здесь и не потерпел бы никакого сумасбродства. Но я также помнил, как женщины почти всегда влюблялись в своих белых охотников, и надеялся, что произойдет чудо, я стану героем в глазах своей подопечной и из бесплатного и действующего на нервы телохранителя превращусь в охотника-возлюбленного собственной жены…» Встречают льва — это не «мародер», крадущий скот, стрелять запрещено, охотники не дают мягкосердечной малышке его убить, она в бешенстве. Наконец она ранила предполагаемого «мародера», а муж добил. Бедняжка в отчаянии от того, что убила не она, тогда мужчины говорят, что ее выстрел был смертельным, и она утешается. Далее сам герой охотится на леопарда, который задрал 17 коз — его убить нужно. «Мне так хотелось, чтобы не было ни этих семнадцати коз, ни моего обязательства убить леопарда и сфотографироваться с ним для какого-либо из центральных журналов». Но леопард убит — на сей раз, к счастью, без объяснений в любви.
Описания охоты повторяют «Зеленые холмы», ничего нового. Зато много интересных фрагментов на другие темы. Когда-то Хемингуэй обругал фицджеральдовское «Крушение», но слова друга-врага о темных глубинах души, где «время всегда останавливается в три часа утра, и так изо дня в день», запали ему в сердце, и он продолжал полемизировать: «Человек никогда не бывает по-настоящему одинок; даже когда в предполагаемых темных глубинах души время останавливается в три часа утра, это лучшие часы человека, если только он не алкоголик и не страшится ночи и того, что принесет грядущий день. В свое время я боялся ничуть не меньше, чем любой человек, а может быть, даже больше. Но с годами страх стал казаться мне своего рода глупостью, такой, как, например, превышение банковского кредита, получение венерического заболевания или пристрастие к наркотикам. Страх — порок молодости, и, хотя мне нравилось ощущать его приближение, что, впрочем, касалось всякого порочного чувства, все же испытывать его было недостойно взрослого мужчины, и единственное, чего следовало бояться, так это соприкосновения с настоящей и неминуемой опасностью, да и то ты не должен терять контроль над собой и делать глупости».
Сам он ночей не страшился, хотя бессонницей страдал. «Проснувшись посреди африканской ночи и сидя в кровати, я думал о том, что ничегошеньки не знаю о душе. О ней много говорят и пишут, но кто знает, что это такое? Я не знаю никого, кто слышал что-либо о душе, хотя бы существует ли она вообще.<…> Когда-то я думал, что в детстве меня лишили души, но потом она снова вернулась. В ту пору я был очень эгоистичен, и много слышал и читал о душе, и возомнил, что она имеется и у меня. И тут я подумал: а если кто-нибудь из нас, мисс Мэри или С. Д., Нгуи, Чаро или я, был бы убит львом, вознеслись бы наши души куда-либо? Я не мог в это поверить и решил, что мы просто были бы мертвы, возможно, даже мертвее льва, а ведь никто не беспокоился о его душе. <…> Пожалуй, лучше держаться подальше от смерти, и хорошо, что нет больше необходимости изо дня в день играть с нею».
