Третьего декабря большая группа оппозиционеров (121 человек, включая Троцкого) представила съезду заявление, разъяснявшее их позицию.
[1044] Подписавшие его отвергали путь второй партии, настаивали на возвращении в партию исключенных и освобождении арестованных за оппозиционную деятельность. Иначе говоря, был предпринят тактический шаг с целью предотвратить исключение из ВКП(б) основной массы оппозиционеров. Однако эта попытка осталась безрезультатной.
Развязанная на съезде идейно-политическая расправа с оппозицией заставила группу, по разным причинам наиболее близкую в это время к Троцкому, лишь утвердиться в правоте своих критических суждений. 10 декабря Н. И. Муралов, К. Б. Радек и X. Г. Раковский обратились к съезду с новым письменным заявлением.
[1045] Они требовали соблюдения демократических принципов и настаивали на правильности выводов, сделанных в предыдущих оппозиционных документах. В заявлении, скорее всего согласованном с Троцким, говорилось: «Мы считаем, что наши взгляды, изложенные в платформе и тезисах, каждый из нас в рамках устава может защищать перед партией. Отказ от защиты своих взглядов в партии политически равносилен отказу от самих взглядов». Этот документ выглядел свидетельством мужества и принципиальности части оппозиции.
Выражением этих качеств явился и новый документ — заявление от 18 декабря, подписанное Мураловым, Радеком, Раковским и Смилгой и оглашенное на съезде Смилгой в тот же день.
[1046] Оно касалось предложения об исключении оппозиционных деятелей из ВКП(б), продиктованного Сталиным, внесенного Орджоникидзе и поддержанного делегатами. В заявлении провозглашалось: «Исключение из партии лишает нас партийных прав, но не может освободить нас от тех обязанностей, которые приняты каждым из нас при вступлении в ряды Коммунистической партии». Авторы отвергали приписываемое им намерение создать вторую партию и тем более антисоветскую тенденцию, характеристику их взглядов как меньшевистских, указывая на необходимость внутрипартийной реформы.
Оглашение этого, как и предыдущего, документа, целиком проникнутого коммунистическим догматизмом и фанатизмом (чего стоит хотя бы утверждение, что, будучи исключенными, их авторы будут работать над укреплением компартии!), вызвало новую волну ярости сталинской группы. В «Дневнике съезда» — официальном отчете его секретариата — заявление было названо «наглым» и сказано о том, что съезд «с возмущением отверг обсуждение этой гнуснейшей декларации политических двурушников».
[1047]
Иным было поведение некоторых других оппозиционеров, склонявшихся к капитуляции еще до съезда и укрепившихся в этом намерении в его ходе. На следующий день после решения, принятого 18 декабря, об исключении из ВКП(б) 75 оппозиционеров, в том числе, разумеется, всех тех, кто выступил с вышеназванными заявлениями, была оглашена декларация противоположного свойства.
[1048] Ее подписали 23 человека, включая Каменева и Зиновьева (датирован документ был предыдущим числом, создавая представление, будто он написан до решения об исключении). Авторы его заявляли о полном идейном и организационном «разоружении», осуждали свои предыдущие взгляды и действия, просили вернуть их в партию. Этот поступок Троцкий назвал «чудовищным вероломством», определив его словами: «Бороться против сталинизма в тех пределах, которые разрешит Сталин».
[1049]
Следуя требованию Сталина, Каменев и Зиновьев выступили с обширным открытым письмом,
[1050] в котором отреклись от союза с Троцким. Так, буквально на следующий день после исключения активных деятелей оппозиции из ВКП(б) сама оппозиция раскололась. Значительная ее часть капитулировала перед сталинской группой. По поводу капитуляции Зиновьева и Каменева Троцкий писал через два месяца, находясь уже в ссылке: «…есть по крайней мере тот плюс, что мнимые величины выходят из игры, надо думать, выходят навсегда». Попутно он рассказывал: «Когда появилось в газете письмо двух злополучных мушкетеров, я в который раз уже вспомнил пророческие слова Сергея [Мрачковского]: «Не надо блока ни с Иосифом, ни с Григорием, — Иосиф обманет, а Григорий убежит». Григорий действительно убежал».
[1051]
Пятнадцатый съезд, который, по словам Троцкого, стал «всесоюзным совещанием сталинской фракции», был важнейшим этапом на пути превращения ВКП(б) в своего рода священный союз совокупного начальства. В воспоминаниях главу об объединенной оппозиции Троцкий завершил словами: «XV-й съезд постановил исключение оппозиции в целом. Исключенные поступали в распоряжение ГПУ».
[1052]
Поражение Троцкого как лидера объединенной оппозиции и политического деятеля было обусловлено как объективными, так и личностными причинами, которые тесно переплетались, но вычленить их все же можно.
Объективными причинами являлись прежде всего сущность политической власти в СССР, характер правившей партии, которая все более оформлялась в мощную структуру, ведущую часть тоталитарной системы, находившейся к концу 1920-х годов на заключительной стадии формирования. Эта система не терпела двоецентрия, тяготела к установлению персонального единовластия, прикрытого утопическими идеями, превращенными в демагогические лозунги, ставя в то же время цель упрочения своей власти любыми средствами. Тоталитаризм призван был ко времени завершения своего формирования найти фигуру, способную с наибольшей эффективностью обеспечить функционирование унифицированной социально-политической системы, стремившейся охватить все стороны общественной и личной жизни.
[1053] Тот факт, что этой фигурой оказался Сталин, вытекал не только из личностных черт его самого, но и из всего комплекса тоталитарной системы, нуждавшейся в прагматическом диктаторе, опиравшемся на властный аппарат.
Этот общий комплекс дополнялся конкретными обстоятельствами 1920-х годов, когда не только в обывательской, рабоче-крестьянской среде, но и в партийных кругах накопилась невероятная усталость, вызванная непосильным грузом Гражданской войны, военного коммунизма, грандиозных проектов революционного переустройства не только России, но и всего мира. Бывшие ленинские соратники, стремившиеся вкусить, наконец, в полной мере практические результаты своей власти (они пользовались властью в личных целях и ранее, но в нестабильных условиях, под угрозой лишиться не только благ, но и жизни), увидели делового исполнителя этих волеизъявлений в скромном генсеке (только еще начинавшем показывать свою хватку), которого не один Троцкий, но и масса других функционеров считали посредственностью, серой фигурой, не манившей грандиозными всемирными перспективами, а намечавшей создание социалистического рая в недалеком будущем в масштабах собственного отечества. К тому же предполагалось, что эту фигуру можно будет без труда заменить иной, если возникнет нужда.
