Тем временем в квартиру Белобородова приходили многие люди попрощаться с Троцким. В эти часы как раз и разыгран был спектакль, задуманный для отправки Троцкого из Москвы без публичного внимания, так как власти опасались связанных с этим волнений или по крайней мере городской и вокзальной суматохи. По телефону без объяснения причин сообщили, что отъезд отложен на два дня, причем сделано это было непосредственно перед предполагавшимся отправлением поезда.
А в это время на Казанском вокзале собрались сотни сторонников оппозиции. Они нашли вагон, в котором якобы намечалось везти их вождя. На крыше вагона установили портрет Троцкого. Однако поезд тронулся, а герой истории так и не появился. Пришедшие вскоре на квартиру Белобородова посланцы с вокзала рассказали, что демонстранты смогли, взявшись за руки и став перед паровозом, остановить состав. Прошел слух, будто Троцкого провели в вагон незаметно. Группа людей ворвалась в вагон, произошла стычка с агентами ОГПУ, были пострадавшие. Поезд отправился с полуторачасовым опозданием, но к этому времени всем уже было известно, что депортация отложена на двое суток. Поздно вечером с вокзала возвратили багаж.
На следующее утро в квартиру явилась большая группа агентов ОГПУ. Троцкому был вручен ордер на арест и немедленную отправку под конвоем в Алма-Ату за подписью Г. Г. Ягоды (этот быстро продвигавшийся первый заместитель председателя ОГПУ в условиях почти постоянных болезней Менжинского сосредоточил в своих руках руководство всем ведомством).
Троцкий решил устроить очередную политическую акцию. Он заявил, что физически отказывается от депортации, которая может быть проведена только с применением насилия. Вместе с женой, сыновьями и несколькими посетителями Лев Давидович заперся в одной из комнат. «Они не знали, как быть, — писала Седова, — колебались, вступали в переговоры со своим начальством по телефону, затем получили инструкции и заявили, что будут ломать дверь, так как получили приказание».
Без особого труда дверь взломали. Собственно, ее никто и не укреплял, не баррикадировал, так как результат был ясен. Когда препятствие устранили, в проеме появился человек, которого Троцкий знал еще по Гражданской войне — некий Кишкин, сопровождавший его в поездках по фронтам, в чем явно сказалось коварство руководителей спецорганов. Командовать нарядом, присланным для ареста Троцкого, поручили его бывшему сотруднику. Он должен был проявить особую ревностность, чтобы заслужить карьерное продвижение.
Кишкин стоял в дверях, взволнованный и растерянный. «Стреляйте в меня, товарищ Троцкий», — повторял он, на что Троцкий ответил: «Не говорите вздора, Кишкин, никто в вас не собирается стрелять, делайте свое дело». Последовала сцена, достойная сатирического памфлета с трагедийным компонентом. Увидев, что Троцкий одет по-домашнему, агенты разыскали ботинки и стали надевать ему на ноги. Точно так же были водружены шуба и шапка. Троцкий не оказывал сопротивления, но и не помогал гэпэушникам, которые затем понесли его к выходу на руках. За ними последовали жена и сыновья. Старший сын Лев звонил во все квартиры и кричал: «Смотрите, несут товарища Троцкого!» В элитном доме жили видные деятели, находившиеся в это время на службе. В дверях появлялись их жены, дети или домашние работницы, которые испуганно отшатывались и запирали двери квартир. Никакого сопротивления никто не собирался оказывать. Но своей цели Троцкий в какой-то мере добился. Слух о том, как насильно отправляли его в ссылку, стремительно стал распространяться по Москве, а затем и в других городах.
Троцкого, его супругу и двух сыновей погрузили в автомобиль. Когда машина приехала на «площадь трех вокзалов», оказалось, что конечным пунктом назначения был не Казанский, как ранее сообщили, а Ярославский вокзал. Точно так же, как из квартиры, агенты понесли Троцкого на руках, но теперь такое поведение лидера оппозиции значения уже не имело. Правда, произошла небольшая физическая стычка. Сын Лев стал кричать занимавшимся своими делами железнодорожникам: «Товарищи, смотрите, как несут товарища Троцкого!» Его схватил за воротник агент ОГПУ. «Ишь, шпингалет!» — прикрикнул он и тут же получил от Сергея удар по щеке.
В конце концов Троцкий с семьей оказались в купе вагона. Остальные купе и коридор были заняты агентами ОГПУ, бдительно сторожившими непокорную группу. В два часа дня 17 января 1928 года паровоз с единственным вагоном двинулся в путь. На глухой подмосковной станции вагон был включен в почтовый поезд, вышедший перед этим с Казанского вокзала в сторону Ташкента и остановленный для проведения этой ответственной, по мнению властей, операции. Здесь Сергей Седов покинул вагон, чтобы возвратиться в Москву, а Лев отправился с родителями.
Депортация проводилась сравнительно толерантно. Конвой, по словам Седовой, был предупредителен и вежлив. «Л[ев] Д[авидович], — писала она, — был настроен бодро, почти весело. Положение определилось. Общая атмосфера стала спокойней».
[1060] Правда, багаж был отправлен следующим поездом (видимо, чтобы как можно меньше привлекать внимания к операции), и Троцкому сообщили, что он получит его в городе Пишпек, перед этим переименованном во Фрунзе, откуда предстояло отправиться автомобильным транспортом.
Троцкого угнетало не столько отсутствие бытового багажа, сколько книг и письменных принадлежностей, заботливо уложенных секретарями Сермуксом и Познанским, знавшими его вкусы и привычки и сохранившими верность шефу. Перед отъездом Сергей достал книгу известного ученого и путешественника П. П. Семенова-Тян-Шанского о Туркестанском крае,
[1061] по которой Лев и Наталья намеревались познакомиться с будущим местом жительства. Но и эта книга оказалась в багаже. «Мы сидели в вагоне налегке, точно переезжали из одной части города в другую. К вечеру вытянулись на скамьях, опираясь головами на подлокотники. У приоткрытых дверей купе дежурили часовые», — вспоминала Наталья Ивановна.
По мере продвижения на восток конвой становился более предупредительным. Сказывалось традиционно уважительное отношение к Троцкому чуть ли не как к творцу большевистских побед в Гражданской войне. Чем более удалялись от глаз начальства, тем свободнее чувствовали себя охранники, готовые даже оказывать житейские услуги. В Самаре были закуплены смены белья, мыло и другие вещи первой необходимости. Купленным вещам присваивались иронические имена — полотенце имени Менжинского, носки имени Ягоды.
Исключительно важную роль в деятельности Троцкого с этого времени начал играть его старший сын Лев Седов. Активно участвовавший в оппозиции и до этого, теперь он постепенно превращался в основного политического сотрудника и помощника отца. Не успев в Москве даже попрощаться с женой Анной из-за внезапности отъезда, он целиком и полностью отдался политическим делам Троцкого. Его мать писала, правда, значительно преувеличивая ситуацию: «С этих пор он стал нашей единственной связью с внешним миром».
