Немалое внимание уделялось отношению к буржуазно-демократическим, социал-демократическим партиям и фашистским организациям. При этом Троцкий, как все коммунистическое движение и значительная часть демократической общественности, понимал фашизм расширительно — не как специфически итальянское явление, а как реакционное политическое крыло буржуазных и мелкобуржуазных слоев различных стран. Троцкий был первым, кто начал противопоставлять фашизм демократической буржуазии и тем более социал-демократии, что было важно для выработки разумного понимания сущности правоэкстремистских, тоталитаристских движений и определения путей борьбы против них. Он писал, что получившее хождение в Коминтерне положение о тождестве социал-демократии и фашизма является «нелепоупрощенным», что таковым тождеством перечеркивается не только различие между этими силами, но и отличие между гражданской войной и «периодом «нормализации» классовой борьбы».
Подробно останавливаясь на зигзагах Коминтерна от левизны к правому курсу и наоборот, Троцкий назвал это «ультралевой политикой на правых дрожжах» (как озаглавлен один из параграфов его «Критики»), Со свойственной ему образностью он проводил здесь любопытное сравнение: «Один род движения нужен человеку, когда он поднимается по лестнице, другой — когда он спускается по ней. Самое опасное положение — это такое, когда человек, потушив свечу, заносит ногу для подъема вверх, тогда как перед ним ступеньки вниз. Тут неизбежны падения, ушибы, вывихи».
[1109] В подтверждение приводились примеры катастроф коммунистического движения в Германии, Болгарии, Эстонии, разгром кантонского восстания 1927 года. Особенно подробно Троцкий остановился на провалах комбинаций Сталина в связи с китайской революцией и Англо-русским комитетом.
Касаясь поражения оппозиционных течений в ВКП(б) и других компартиях, Троцкий находил причины этого в социальных сдвигах, но, разумеется, не в недостатках собственной политики и тактики. Вполне понятно, что даже если он осознавал (вряд ли мог не осознавать) свою непоследовательность, приверженность партийному единству до 1926 года, готовность идти на компромиссы со Сталиным, он не мог и не желал произнести слов покаяния в обращении к конгрессу Интернационала.
Отсюда и общие рассуждения по поводу итогов внутрипартийной борьбы, отсюда — сухой и малоубедительный общий вывод: «Рост экономического и политического нажима бюрократических и мелкобуржуазных слоев внутри страны на фоне поражений пролетарской революции в Европе и Азии — вот та историческая цепь, которая затягивалась в течение этих 4 лет на шее оппозиции. Кто этого не понял, тот не понял ничего».
[1110]
Подводя итог, Троцкий предлагал нечто совершенно утопическое, что ни он сам, ни кто-либо другой из оппозиции не мог воспринимать как серьезную идею. Он предлагал отказаться от обсуждения программы, назначить через год VII конгресс и, восстановив в Интернационале «нормальный режим», провести действительное обсуждение программы, противопоставив эклектическому проекту ленинский.
[1111]
Другие документы Троцкого, адресованные VI конгрессу, носили дополнительный характер, существенно не расширяя круг объектов и характер критики.
Верил ли Троцкий, что Сталин склонится к союзу с ним и его сторонниками, отвернувшись от Бухарина и Рыкова? Учитывая, что Сталин оставался для Троцкого некой схемой, что качества Сталина как личности, как политического деятеля Троцкий знал лишь в общих чертах (как и ближайшие приверженцы генсека), можно предположить, что он не исключал такого поворота.
Лидер оппозиции все еще недооценивал хитрость и расчетливость Сталина. На генсека Троцкий продолжал смотреть сверху вниз, не понимая, что Сталин, почти полностью овладев партийным аппаратом, в основном изгнав из него не только оппозиционеров, но и просто ненадежных, уже настолько обеспечил себе решающее положение в партии и администрации страны, что в состоянии был справиться с так называемыми «правыми» без помощи «левых», тем более возглавляемых его злейшим личным врагом.
Нельзя сказать, что материалы, направленные Троцким конгрессу, не произвели никакого впечатления. Хотя проводился тщательнейший отбор делегатов на конгресс, выбирать приходилось из тех, кто реально входил в руководящие органы партий, а среди таковых были люди разного толка. Немало было авантюристов, стремившихся к влиянию и распоряжению кремлевскими фондами, но были и такие, кто искренне старался разобраться в положении, существующем в «первой в мире стране социализма», в проведении политики, служившей, по их мнению, интересам рабочего класса. Эти люди держали язык за зубами, особенно на заседаниях, или же высказывались на них в поддержку сталинской линии, но в то же время стремились выяснить, чья же линия в большей степени соответствует реалиям.
Таковым, например, был американский делегат Джеймс Кэннон, являвшийся членом программной комиссии, которому удалось познакомиться с сокращенным вариантом «Критики» Троцкого. Этот документ произвел на него глубокое впечатление. Будучи до этого одним из главных проводников «большевизации», теперь он стал осознавать реальный смысл этого лозунга.
На конгрессе Кэннон встретился с представителем канадских коммунистов Морисом Спектором, который, как оказалось, уже несколько лет тайно симпатизировал взглядам Троцкого. Почувствовав близость, они поделились друг с другом своими негативными суждениями о политике Коминтерна и сочувствием идеям, высказанным в документе Троцкого. Кэннон и Спектор договорились, что по возвращении на Американский континент они развернут пропаганду идей Троцкого в США и Канаде, правда, пока еще не помышляя о создании для этого особой политической организации.
[1112] Кэннона и Спектора прежде всего заботило, чтобы они могли безопасно выбраться из «красной столицы» и оказаться в западном мире: парадокс состоял в том, что, проповедуя всеобщую перестройку по советскому образцу, сами они предпочитали пользоваться благами того мира, который рассчитывали «стереть до основанья».
Чтобы получить заграничные паспорта, сданные после приезда в Москву в «особый отдел» Коминтерна, делегаты должны были возвратить «секретные документы», полученные в ходе конгресса. Стремясь привезти в Америку «Критику» Троцкого, хотя бы в сокращенном виде, Кеннон и Спектор попросту украли экземпляр у австралийского делегата Вилкинсона, обрекая того на незавидную участь как-то выкручиваться из создавшегося положения.
[1113]
Возвратившись в США, Кэннон познакомил с «Критикой» близких к нему Мартина Аберна и Макса Шахтмана, убедил их в точности анализа, осуществленного лидером русской оппозиции. Эта троица развернула соответствующую агитацию. В октябре 1928 года Кэннон, Шахтман и Аберн предстали перед судом ЦК компартии и после бурных дебатов были изгнаны из ее состава.
[1114] Затем они приступили к формированию оппозиционной коммунистической организации, которая явилась первым в мире структурированным объединением, объявившим себя звеном будущей международной организации сторонников Троцкого. В мае 1929 года отступники созвали в Чикаго конференцию, провозгласившую создание Коммунистической лиги Америки, которая охватила США и Канаду. Был избран ее Национальный комитет в составе Кэннона, Спектора, Аберна, Шахтмана, Арне Свабека, Карла Скокглунда и Алберта Глотцера.
