Пока длились переговоры, поезд стоял на глухой ветке. Во время казавшейся вечной стоянки под Ряжском сюда были доставлены младший сын Сергей и жена Льва Львовича Анна Рябухина. Им предстояло расстаться с близкими навсегда. Сергей, не увлекавшийся политикой, не желал отказываться от своих научно-технических планов и решил остаться в СССР. Анна не могла отправиться за границу с мужем, так как в Москве оставался годовалый сын Люлик, названный, как и его отец, Львом в честь деда. Трудно судить, какие мысли бродили в голове Льва Львовича Седова, когда он расставался с женой и покидал крошечного сына. Понимал ли, что это — разлука навсегда? Судя по немногим письмам Анны, которые получил Лев в эмиграции, прямо она не возражала против расставания. Да и как могла возражать? В свое время, когда юная Анюта выходила замуж за сына Троцкого, она не могла не понимать, какие мощные препоны могут оказаться на ее жизненном пути. И все же она, страстно любившая Льва-младшего, горько сожалела о разлуке. «Что ты имеешь в результате? — сетовала Анна в одном из писем 1932 или 1933 года (письмо не датировано, и о времени отправления можно судить лишь по упоминанию, что сын Люлик приближается к шестому дню рождения). — Ты разбил только свою и нашу с Люликом жизнь».
[1141]
Что касается дочери Зинаиды (теперь единственной дочери — младшая умерла, как помним, несколькими месяцами ранее), которая с почтением и любовью относилась к отцу, но была слабого здоровья (страдала туберкулезом и психической неуравновешенностью), то ей, скорее всего, не сообщили о его высылке, и она попрощаться не приехала. Вряд ли это было правильным решением — Зинаида узнает обо всем постфактум, может быть даже из газет. Но Лев Давидович не желал отягощать свою нервную систему почти неизбежными истериками дочери.
После двенадцати суток стояния на полустанке поезд наконец двинулся. Между Наркоминделом СССР и МИДом Турции было достигнуто соглашение, что Троцкого под фамилией Седов примут в этой стране на неопределенно долгое время «на лечение». Это была удобная формулировка, маскирующая существо дела — высылку политического противника Сталина. По договору с турецкими властями первое время «Седов» будет проживать в советском консульстве в Стамбуле при условии, что он не будет вмешиваться во внутренние дела Турецкой республики.
Поезд теперь мчался на всех парах на юг. В ночь на 10 февраля он прибыл в Одессу. Перед этим Троцкому сообщили, что он и сопровождающие его лица будут отправлены в Турцию на пароходе «Калинин». Но история сыграла злую шутку. «Калинин» настолько прочно застрял во льдах, что ледоколы не смогли освободить его, и в качестве транспорта был предоставлен свободный на тот момент пароход «Ильич». Так оказалось, что Троцкий, в свое время один из главных оппонентов Ленина в социал-демократическом движении, а затем почти равный с ним вождь большевиков во время их прихода к власти и ее укрепления, теперь отправлялся в изгнание на судне, носившем ленинское отчество.
Льва, Наталью и Льва-младшего срочно перегрузили на корабль, где, кроме них, не было других пассажиров, а единственным грузом стали личные вещи семьи и архив. Здесь Буланов передал опеку над тем, кого еще считали опасным узником, другому чину ОГПУ — Фокину, хотя сам также отправился в путешествие в качестве наблюдателя.
Двенадцатого февраля «Ильич» вошел в Босфор. При приближении к Стамбулу, который Троцкий по-прежнему называл на русский манер Константинополем, он передал Фокину официальный документ, из которого видно, что Лев Давидович не исключал вероятность физической расправы или по крайней мере заключения под стражу:
«Согласно заявлению представителя коллегии ГПУ Буланова, Вы имеете категорическое предписание, невзирая на мой протест, высадить меня путем применения физического насилия в Константинополе, т[о] е[сть] передать в руки Кремля и его агентов.
Выполнить это поручение Вы можете только потому, что у ГПУ (т[о] е[сть] у Сталина) имеется готовое соглашение с Кемалем
[1142] о принудительном водворении в Турции пролетарского революционера объединенными усилиями ГПУ и турецкой национально-фашистской полиции.
[1143]
Если я вынужден в данный момент подчиниться этому насилию, в основе которого лежит беспримерное вероломство со стороны бывших учеников Ленина (Сталин и K°), то считаю в то же время необходимым предупредить Вас, что неизбежное и, надеюсь, недалекое, возрождение Октябрьской революции, ВКП, Коминтерна на подлинных основах большевизма даст мне раньше или позже возможность привлечь к ответственности как организаторов этого термидорианского представления, так и его исполнителей».
[1144]
Троцкий, однако, соблюдал дипломатический политес. Вслед за этим резким письмом он подготовил еще одно, которое вручил турецкому офицеру (поднявшемуся на пароход с целью проверки) для передачи президенту Турции. В нем говорилось:
«Милостивый Государь, у ворот Константинополя я имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по своему выбору и что перейти эту границу я могу лишь подчиняясь насилию.
Соблаговолите, господин президент, принять соответственные мои чувства».
[1145]
Так руководитель Октябрьского переворота, один из большевистских вождей периода Гражданской войны и непосредственно после нее, непримиримый оппонент и противник Сталина, руководитель объединенной оппозиции, а затем политический ссыльный превратился в изгнанника, гражданина «планеты без визы», как он назвал последнюю главу своей вскоре изданной мемуарной книги.
Начинался новый, последний этап бурной общественнополитической деятельности Троцкого. Выдворяя его из СССР, Сталин надеялся, что в захолустном турецком изгнании, утратив болыпевистко-советские корни, связь со своими теперь немногочисленными сторонниками, Троцкий как политик окончательно захиреет, канет в небытие. Произошло, однако, противоположное. За пределами СССР Троцкий почти сразу воспрянул духом, установил или восстановил связи с антикоминтерновскими коммунистическими и левосоциалистическими организациями и группами, стал теперь не национальным, а международным лидером.
