Норвежское затворничество
В конце весны 1935 года у Троцкого возникли перспективы переезда в другую страну. Пришедшее к власти правительство Рабочей партии Норвегии объявило о верности принципу доброжелательного принятия на своей территории политических беженцев.
Троцкий согласился на переговоры французских единомышленников с норвежскими представителями. Правительство Норвегии пожелало на примере Троцкого продемонстрировать, что сохраняет верность своим декларациям, тем более что в стране не было организаций его сторонников — такая группа появится только в 1937 году.
[1333]25 мая Лев Седов известил отца письмом, что «Крукс» может готовиться к отъезду. Имя «Крукс» Троцкий иногда использовал в качестве псевдонима, и в дневнике появилась запись: ««Праздник вечного новоселья», как говорил старик-рабочий в Алма-Ате».
[1334]
Восьмого июня к Троцкому приехал Жан Хейженоорт, привезший, наконец, весть, что документы на право въезда в Норвегию Троцкий может получить в любой момент в Париже. Отъезд был назначен на следующий день. Правда, еще не было транзитной бельгийской визы (Троцкие должны были следовать пароходом из Антверпена), но на этот раз неожиданностей не предвиделось: правительство Бельгии понимало, как настоятельно французские власти стремятся избавиться от Троцкого, и не могло ставить палки в колеса.
«Наташа готовит обед и укладывает вещи, помогает мне собирать книги и рукописи, ухаживает за мной, — записал Троцкий 9 июня. — По крайней мере это отвлекает ее несколько от мыслей о Сереже и о будущем. Надо еще прибавить ко всему прочему, что мы остались без денег: я слишком много времени отдавал партийным делам, а последние два месяца болел и вообще плохо работал. В Норвегию мы приедем совершенно без средств… Но это все же наименьшая из забот».
[1335]
В последний момент возникли новые опасения. Троцкому разрешили остановиться в Париже для получения документов только на день, но оказалось, что в консульстве Норвегии ничего не знают по этому поводу. Когда же А. Молинье связался со знакомым в Осло, тот сообщил, что документы еще не заверены. Вслед за этим возникли бурные объяснения с чиновниками Службы безопасности Франции. После торга Троцкому дали отсрочку, разрешив остаться в Париже на 48 часов.
Отсрочка была использована и в политических, и в личных целях. «Квартира почтенного доктора (Троцкий остановился в квартире доктора Розенталя, отца одного из своих французских сторонников, Жерара, юриста, который вел его французские дела.
[1336] — Г. Ч.) неожиданно превратилась в штаб фракции большевиков-ленинцев: во всех комнатах шли совещания, приходили новые и новые друзья».
[1337]
Троцкие встретились с внуком Севой, которого не видели два с половиной года. К этому времени ребенок, которого судьба бросала из одной страны в другую, окончательно позабыл русский язык. Живущий в настоящее время в столице Мексики, городе Мехико, в прошлом Всеволод, Сева, а ныне Эстебан Волков в разговоре с автором этой книги утверждал, что он не знал русского языка вообще, а общался с дедом по-французски.
[1338] Видимо, Эстебан не читал дневник деда, в котором тот 20 июня 1935 года записал о нем: «К рус[ской] книге о трех толстяках,
[1339] которую он прекрасно, запоем читал на Принкипо, он прикасался теперь с неприязнью (книга у него сохранилась), как к чему-то чужому и тревожному. Он посещает франц[узскую] школу, где мальчики называют его boch’ем
[1340]».
В конце концов братья Молинье получили сообщение, что виза готова. В сопровождении французского полицейского Троцкий, Наталья и секретари отправились в Антверпен. На норвежском пароходе они двое с половиной суток добирались до Осло. Лев Давидович сошел на норвежский берег 16 июня 1935 года.
По требованию властей Троцкий поселился в двух часах пути от Осло. Следующие 18 месяцев он жил в доме публициста и члена парламента от Рабочей партии Конрада Кнудсена. И хотя здесь Троцкий написал книгу «Преданная революция» — одну из наиболее значительных работ, посвященных текущему положению в СССР (она будет рассмотрена в следующей главе), его влияние на европейское рабочее движение, которое и без того не было значительным, стало еще слабее.
Политические неудачи сопровождались новым ухудшением состояния здоровья. Последние четыре месяца 1935 года Троцкий провел в основном в постели, причем с 19 сентября по 10 октября находился в муниципальной больнице Осло. Лев Давидович все чаще задумывался о своем сложном жизненном пути, который нередко как бы стихийно вел его за собой, хотя Троцкий предпочел бы, чтобы он сам твердо и решительно владел своей судьбой и всеми ее поворотами. Свое плохое состояние здоровья Троцкий напрямую связывал с политическими неудачами. 27 декабря 1935 года он писал сыну Льву слова, обычно для него несвойственные: «Абсолютно необходимо, чтобы меня не тревожили по крайней мере четыре недели… Эта отвратительная ерунда не только лишает меня возможности справиться с более серьезными делами, но приводит меня к бессоннице, повышенной температуре и т. д.».
[1341]
Иногда Троцкий, установивший со своим хозяином непринужденные отношения, выходил в море вместе с Кнудсеном на рыбную ловлю. Во время одного из таких походов в августе 1936 года по маленькому радиоприемнику донеслась весть о суде в Москве над Зиновьевым и Каменевым.
[1342]
Лев Давидович моментально уловил, куда дует ветер. Осознав, что, готовя расстрел своих бывших сподвижников по «тройке», Сталин видит основным объектом атаки не столько самих обвиняемых, сколько его самого, он сразу же развернул кампанию в прессе.
Норвежское правительство оказалось под мощным давлением СССР. От него требовали изгнания «главного террориста». Министерство юстиции Норвегии пришло к выводу, что кампания Троцкого в международной печати нарушает условия, на которых он был принят. В сентябре 1936 года Троцкий был помещен под домашний арест, где находился до 20 декабря 1936 года, когда вместе с Натальей был посажен на пароход, взявший курс на Западное полушарие.
