Перед этим Наталья с горечью напоминала ему, что «все люди ужасно одиноки по существу», что его «рецидив (то есть новое увлечение дамой. — Г. Ч.) обескуражил. О, если бы можно было изжить его, как изживается рецидив физической болезни. Как я сегодня ночью, просыпаясь, чувствовала твое сдержанное волнение, твои сомнения, твое мученичество и боязнь мучительства, борьбу с самим собой и необходимость для спасения нашей жизни продолжать и то, и другое». Из другого письма видно прямо депрессивное состояние: «Не хочется видеть людей, жизнь кругом, суету… Не хочется есть… Мне хочется упасть на пол и не вставать больше».
[1403]
Лев Давидович, в свою очередь, писал, что он «отошел от того эпизода, который занимал нас все последнее время». «Хочется вырваться из одиночества, слиться с тобой до конца, растворить всю тебя в себе, вместе с самыми затаенными твоими мыслями и чувствами», — писал красноречивый супруг, чувствуя вину за боль, которую доставил женщине, делившей с ним тяготы многолетней эмиграции, напряженной работы, потери близких. «Она для меня — никто. Ты для меня — все. Не надо, Ната, не надо, умоляю тебя», — говорилось в другом письме.
[1404]
Троцкий буквально превзошел самого себя в письме от 19 июля, в котором просто щеголял, как он выразился в следующем послании, своим «юнкерством».
[1405] Рискну это письмо процитировать: «Как только приехал сюда, ни разу не вставал мой бедный х… Как будто нет его. Он тоже отдыхает от напряжения тех дней. Но сам я весь, помимо него, — с нежностью думаю о старой, милой п… Хочется пососать ее, всунуть язык в нее, в самую глубину. Наталочка, милая, буду еще крепко-крепко е… тебя и языком, их… Простите, Наталочка, эти строчки, — кажется первый раз в жизни так пишу Вам».
[1406] Представляется, что это интимное страстное письмо стало началом примирения. Наталья ответила на него: «А кончается это письмо, действительно, так, как никогда не изволили писать, мой родной, старый возлюбленный». Это были явные слова прощения.
Ко времени возвращения Троцкого из «отпуска» в конце июля непостоянная Фрида также полностью охладела к своему пожилому любовнику. Вряд ли в ином случае она воздержалась бы от интимных встреч с ним на лоне природы. В июле 1937 года Фрида писала своей подруге Элле Волф (жене американского публициста и одно время сторонника Троцкого): «Я очень устала от старика».
[1407]
Возвратившись в Койоакан, Троцкий объяснился с Фридой. Любовные отношения были прерваны. По просьбе Льва Фрида возвратила ему его письма. Лев мотивировал свое требование тем, что письма могут оказаться в руках «ГПУ», о чем вскоре Фрида рассказала Жану Хейженоорту, с которым поддерживала дружеские отношения. Хорошо информированный многолетний секретарь Троцкого Хейженоорт писал: «Оба они (Троцкий и Кало. — Г. Ч.) решили отойти друг от друга. Фрида чувствовала, что она привязана к Диего, а Троцкий испытывал те же чувства по отношению к Наталье. В то же время последствия скандала могли быть очень серьезными и зайти слишком далеко».
[1408] К словам Хейженоорта можно добавить, что сам он стал любовником Фриды через непродолжительное время после ее разрыва с Троцким.
[1409]
Прекратив интимную связь, бывшие любовники сохранили формальные дружеские отношения. В честь 7 ноября 1937 года Фрида подарила Льву автопортрет (известный под названием «Между портьерами») с надписью «Льву Троцкому с глубокой любовью я посвящаю эту работу». Увы, Лев Давидович к этому времени настолько охладел к Фриде и настолько безразличным было ему и это произведение, и ее искусство, что при переселении из «Голубого дома» он даже не взял его с собой. Позже портрет оказался в одном из музеев Вашингтона.
[1410]
Последний раз Троцкий встретился с Фридой Кало в начале января 1939 года перед ее отплытием во Францию с гуманитарной миссией по оказанию помощи беженцам из Испании, где победой генерала Франко завершалась гражданская война.
[1411]
Вскоре после Фриды у Троцкого было еще одно недолгое любовное приключение, о котором вскользь упоминает Ж. Хейженоорт, — даже имени секретарь Троцкого не назвал, сказав лишь, что это была также молодая женщина, но адюльтер носил «другой характер».
[1412] Видимо, на этот раз речь шла о мимолетном чисто физическом увлечении.
Тем временем, едва высадившись на французский берег, Фрида Кало получила известие, что между ее мужем и Троцким произошел разрыв. Это ее не очень удивило, поскольку еще в предыдущие месяцы между художником и политиком наметилось охлаждение, связанное не с бывшими амурными делами, а с соображениями политического престижа. Дело в том, что Троцкий, взявший на себя обязательство перед президентом Карденасом не вмешиваться во внутренние дела Мексики, в 1937–1938 годах публиковал некоторые статьи с оценкой мексиканских событий за подписью Д. Риверы. Троцкий даже написал текст приветствия, которое Ривера от своего имени направил учредительной конференции IV Интернационала.
[1413]
Своего рода подготовкой к этому документу были дискуссии Троцкого, Риверы и приехавшего в апреле 1938 года в Мексику видного французского писателя-сюрреалиста Андре Бретона, который недолгое время поддерживал Троцкого. Собеседники решили написать совместный манифест о задачах революционного искусства. Договорились, что черновик напишет Бретон, но вскоре выяснилось, что талантливый прозаик и поэт в публицистике был не силен. Сначала Троцкий испестрил его текст исправлениями, а затем отбросил его и написал новый документ.
[1414] Текст был назван «За свободное революционное искусство!».
[1415] В нем содержался призыв к созданию независимой федерации революционных деятелей искусства. Обращают на себя внимание некоторые пассажи, которые звучали неординарно для Троцкого. Он провозглашал: «Если для развития материальных производительных сил революция вынуждена учредить социалистический режим централизованного плана, то для умственного творчества она должна с самого начала установить и обеспечить анархический режим индивидуальной свободы». Были ли эти и подобные высказывания выражением искреннего поворота Троцкого к свободе взглядов в области художественной культуры или же являлись тактическим ходом, продиктованным общением с выдающимися творцами? Весь строй мышления Троцкого свидетельствует в пользу второго предположения. Манифест был опубликован за подписями Бретона и Риверы (имя Троцкого не упоминалось) во многих печатных органах.
[1416]
