Известными людьми являлись и остальные участники комиссии. Среди них были Бенджамин Столберг — специалист по социальным и трудовым проблемам, художественный критик Сьюзен Лафоллет, социологи Карлтон Билс и Эдвард Росс, литературный критик Джон Чемберлен и, наконец, пятеро иностранцев — француз Альфред Росмер, бывший член Исполкома Коминтерна, а затем некоторое время сторонник Троцкого, итальянский анархист Карло Треска, бывший германский коммунист и депутат рейхстага Венделин Томас, биограф К. Маркса Отто Руле, мексиканский журналист Франсиско Замора. Подавляющее большинство участников комиссии являлись либералами, и все ее члены стояли на иных, нежели Троцкий, социально-политических позициях.
Ряд общественных деятелей отказался войти в следственную комиссию, чтобы не создавать себе лишних неприятностей, тем более что, как только было объявлено о создании комиссии, на нее посыпались нападки не только советской агентуры в лице компартий, но и со стороны симпатизантов большевизма по обе стороны океана.
Вначале Дьюи пытались подкупить: он был приглашен посетить СССР, а это означало возможность издания в Москве его трудов с получением огромных гонораров.
[1441] Когда ученый отказался от приглашения и от следования «совету» не участвовать в «реабилитации врага народа», милости сменились гневом. Посыпались обвинения в получении взятки и даже в том, что он стал глубоким старцем, потерявшим остатки разума. Особенно изощрялись писатель Теодор Драйзер и драматург Лиллиан Хелман, проявившие себя закоренелыми сталинистами.
Иначе повели себя некоторые другие деятели. Когда американскому историку Чарлзу Бёрду предложили войти в комиссию, он отказался от этой чести потому, что фиктивность обвинений была для него совершенно ясна. Бёрд полагал, что Троцкий не обязан доказывать свою невиновность. «Это — обязанность обвинителей, — писал он в Американский комитет защиты Троцкого, — предъявить нечто большее, чем признания (обвиняемых. — Г. Ч.), а именно: подкрепляющие их доказательства специфических и явных акций».
[1442]
Еще более красноречивым оказался Дж. Бернард Шоу, который, отказываясь присоединиться к следственной комиссии, обосновал это так: «Я надеюсь, что Троцкий не позволит заставить себя предстать перед судом, более ограниченным, нежели его читающая публика, где он сам творит суд над своими обвинителями. Эта его позиция дает ему все преимущества; если ему удобно в Мексике (довольно приятное место), я ничего не буду предпринимать, чтобы изменить это положение. Его перо — это великолепное оружие».
[1443] Выдающийся писатель, таким образом, отмахнулся от предложения, в то же время признав публицистический талант и остроту пера Троцкого, что в его устах стоило многого.
Заседания следственной комиссии проходили в «Голубом доме» в Койоакане 10–17 апреля 1937 года. Сюда приехала подкомиссия в составе пяти человек во главе с Джоном Дьюи. Знаменитый адвокат Джон Финерти был правовым советником комиссии, юрист Алберт Голдман из Чикаго — адвокатом Троцкого. Единственным свидетелем, кроме самого Троцкого, был его секретарь Ян Франкель. Алберт Глотцер играл роль судебного репортера.
Окна большой комнаты, где собрались участники подкомиссии и другие присутствовавшие, были заложены кирпичом для защиты от возможной атаки членов просталинской компартии или других хулиганов. С их стороны не исключено было применение огнестрельного оружия — членов шаек, которых можно было нанять, называли пистолерос.
[1444]
Заседания подкомиссии проходили по правилам американской судебной процедуры. Методично и терпеливо, чтобы никто не мог придраться к формальной стороне дела и тем более к расследованию по существу, Дьюи, члены подкомиссии и юристы вели допросы.
А. Глотцер вспоминал: «Троцкий, одетый в скромный костюм, с галстуком на рубашке — его обычное аккуратное и формальное одеяние — был вдохновлен предоставленной возможностью. Это собрание стало кульминацией его долгой борьбы».
[1445] Троцкий давал показания на английском языке. Он прилично им овладел, но необходимость постоянно следить за точностью высказываний во время официальных слушаний, продолжавшихся ежедневно по 7–8 часов, изнуряла до предела.
Подкомиссия провела 13 заседаний. Первые три были посвящены революционной деятельности Троцкого, переходу в оппозицию, политическим взглядам. На четвертом заседании начались слушания, связанные с московскими процессами. Троцкий представил доказательства тех ляпсусов, которые допустили ленивые московские следователи (история с несуществовавшим отелем «Бристоль», фиктивная встреча с Роммом в лесу под Парижем, невозможность полета Пятакова в Норвегию и т. п.).
На всех заседаниях в той или иной связи речь шла о Сталине, его месте в советском режиме, его социальной опоре. Троцкий стремился убедить Дьюи и его помощников, что в СССР правит привилегированная каста бюрократов. На одном из заседаний, когда впервые была применена эта формула, Дьюи ее не вполне понял. Попросив определить, что собой представляет диктатура пролетариата и кто правит страной в настоящее время, Дьюи затем переспросил Троцкого: «Можно мне задать вопрос? Из того, что вы сказали, я понял, что вы придерживаетесь мнения о том, что эти привилегии достигли той точки, при которой они означают существование классовых различий в Советском Союзе». Троцкий ответил: «Трудно дать строгую формулу для данного этапа развития, потому что впервые в истории мы имеем такую социальную структуру. Нам необходимо развить свою собственную терминологию… Но я склонен полагать, что это — не действительное социальное деление». Дьюи возразил: «Но это настоящий класс. Вот почему я задал этот вопрос». И вновь Троцкий ответил: «Я говорю каста». Не желая продолжать теоретический спор, Дьюи попросил прощения.
[1446]
