Мы забежали в сарайчик и быстренько раздавили на четверых бутылку тормозной жидкости. И сейчас же старичок-с-ноготок потащил меня к планеру, раскинувшему бессильно по земле свои плоские руки. Он мигом зацепил трос за бампер «Запорожца», влез на инструкторское место, планер затрепетал, восстанавливая равновесие, я плюхнулся сзади, и колпак накрыл нас.
— Сейчас, сейчас, — подбадривал меня старичок-с-ноготок, — сейчас улетим отсюда к ебене матери, пока никто не видит.
«Запорожец» взревел, растопырил свои двери, вывернул их горизонтально, тяжело взмахнул раз, другой и запрыгал по полю. Планер дернуло, потащило, заколыхало, заколебало, выдернуло наверх и повело навстречу туче. Внизу, отчаянно размахивая руками, бежал маленький Лаймонас, путаясь в штанах.
— Лаймонаса забыли, — сказал я старику.
«Запорожец» взял круто в сторону, ушел под нас, потом вынырнул сбоку, помахивая дверцами, некоторое время шел рядом, старик с корнетом высунул согнутую в локте руку, приветствуя нас и поздравляя, потом прильнул к корнету, затрубил пронзительно и победно, резко отвалил и пошел на посадку.
Шуршащая, как шелк, тишина неслась нам навстречу, обтекала корпус, прямо по ходу лес взбегал на бугор, на бугре стоял мужик из гостиницы и грыз сухари. Увидев нас, он отбросил пакет и, выхватив из-за пояса топор, начал со страшной скоростью рубить высоченную сосну, она накренилась и, разрезая пополам набегавшую тучу, хлестнула по нам, но промахнулась. Мужик погрозил кулаком и крикнул:
— Драпаете, сволочи? Врешь — не уйдешь! Все равно собьем!
Внизу позади, став крохотным, как воробушек, все еще бежал Лаймонас, крылышки его трепыхались на ветру, он взмахивал ими часто-часто, иногда взлетая и несколько метров проносясь над землею, но летать он еще не научился.
— Что это вы затосковали, молодой человек?! — закричал старичок-с-ноготок, откидывая ко мне свою несоразмерно большую голову. — Времени, конечно, немного, но оно есть, зачем же терять его зря? Получайте удовольствие! Ну-ка, возьмите ручку на себя!
Я взял, мир спереди упал вниз, провалился, потом надвинулся сверху, кровь ударила в голову и загудела, наливая ее, теперь Лаймонас бежал вверх ногами, как муха. По зеленой траве потолка. Снова пошло небо. Рот мой хохотал сам по себе, глаза застилало.
— Вам нравится, молодой человек? — воздевая ручки, кричал в упоении старичок-с-ноготок. — Это замечательно, из вас могло бы кое-что получиться. А попробуйте-ка теперь педали!
Я попробовал и педали, вышло тоже хорошо, теперь мы переворачивались через длинное крыло. «Ну, мне пора, — пискнул старичок, — до свидания, хотите, еще порезвитесь, ловите поток! И запомните: ваша цель — остров Готланд. Готланд! Он очень длинный, не промахнетесь. Держите на северо-запад, на северо-запад! Стрелочку видите на приборчике? Норд-вест! Ловите потоки!» И он выкатился из-под колпака таким уютным клубочком, перевалился на проносившееся мимо жиденькое облачко и шустро унесся куда-то вбок и назад. Планер попал на поток, резко и сильно вынесло его вверх. Близко от меня прошел тяжелый пассажирский лайнер, в огромном прозрачном носу его я увидел каменный профиль господина пилота первого класса. Он вел свой воздушный корабль, положив правую ногу пяткой в пах, глаза закрыты, дыхание очищающее, зубы белые, крепкие, прикус ножницеобразный.
В овальных рамах иллюминаторов показались печальный Карлос де Перальта, треугольный композитор, сжимающий в объятиях человека в мешочках, видимо, они полюбили друг друга, итальянец пил кьянти из горла; оторвавшись, он помотал бутылкой, показывая мне, сколько еще осталось. Никому не известный заика плюнул в меня и отвернулся.
Самолет ушел в тучу, оставив после себя легкие пуховые облака, по одному из них бежала от тучи прозрачная Гинтаре, ноги ее по щиколотку утопали в облачной вате, она легко перепрыгнула на соседнее, увидела меня и засмеялась. Потом приложила палец к губам, но в это время туча накрыла ее и проглотила.
Вот, значит, как это происходит. Прости, Лаймонас, дал себя увлечь. Да, мне нечего делать на этой земле. Согласен. Но видишь ли, я совсем не хочу отваливать с этой земли. Вот в чем вопрос.
Я отжал ручку, и земля показалась. Красивая и страшная, неслась она мне навстречу, момент, когда надо было потянуть ручку на себя, я, видимо, пропустил, загляделся. И уже ничего нельзя стало поделать, сначала земля повернулась, потом принялась раскручиваться спиралью быстрее и быстрее, ручка вырвалась из ладони, и небо совсем ушло, а нарастала, бешено кружась, трава.
Человек состоит приблизительно из 10 000 000 000 000 разных клеток. И у каждой свое дело. Все как у людей, одни добывают пищу, другие ее перерабатывают, третьи балуются с кислородом, четвертые борются с алкоголем и никотином, пятые, простой рабочий люд, производят ткани, кожу, кости, кровь. Совсем маленькие органы, из особых клеток, выделяют слюну. Еще меньшие — слезы. Совесть никто из них не вырабатывает. Они даже не знают, кому, собственно, принадлежат, как его имя-отчество, фамилия и национальность, в хорошей или плохой стране он живет. Они всегда счастливы, если здоровы, потому что знают лишь свое дело и хорошо с ним справляются, не ленятся. И за секунду до того, как объединяющее их тело треснется оземь в лепешку, они все производят, выделяют, стараются. Видите ли, они не наделены даром предвидения. 1013 счастливых бессовестных организмиков. Они даже не узнают, что кому-то вдруг стали не нужны.
И подошел мужик с топором и вырубил на пенечке: «Спи спокойно, дорогой кореш. Понял, нет?»
К гвоздю, забитому в стенку лифта
О, гвоздь, забитый в стенку лифта,
Вы кем забиты? Для чего?
И вешали ль на Вас чего?
И если — да, тогда чьего
Вас осеняет память клифта?
О, гвоздь, забытый в лифта стенке,
Вы кем забыты?
Кто по Вам
Один, не верящий словам
И к утешеньям безучастный,
В дожде, в тумане, мгле — несчастный
Рыдает там, на полустанке?
В кармане шарит, но увы!
Все есть в кармане, но не Вы.
Один. Неисправимый стоик,
Как Вы, забытый, он торчит.
Ответьте, гвоздь, ну что Вам стоит?
Признание вас облегчит.
Из жизни травы, которую едят кролики…
И сказал Гаврила Аронович:
«Вот по пустыне бежит человек и кричит:
— Мне ничего не надо! И слышит Глас Божий:
— Дак у тебя и так ничего нет.
— И не надо! — отвечает человек и бежит дальше».
Вышел зайчик погулять
Старый стал, на все наплевать. Это ж лет десять назад, да, лет десять, встретил в командировке школьного приятеля Вальку Якутина, долго друг на друга смотрели. «Ой! — говорит Валька все тем же голосом, по-бабьи, по-владимирски. — Какой ты ста-арой стал. Да дурно-ой!» Десять лет назад, заметьте. А сейчас, если в зеркале себя увижу, скорее — ходу-ходу и долго стараюсь на глаза никому не попадаться. Изнутри-то себя наружного не помнишь. Но тут и внутрь такое набилось — хоть плюнь. А говорят: побыть с самим собой. Мне бы уснуть и видеть сны.
