Надо бы мне потрепать его по брюшку, но — тсс! Интересно, везомый в гостиницу, думал я о своем принимающем, напишет он на меня телегу немедленно, авансом, или подождет, чего делать буду? Дверь в номер была уже распахнута, на столе виднелась квитанция об уплате за все. Покупаете, значит. Хе-хе-хе-с. А вот вам мои рваные трешники, нате, от сердца отрываю. Директор гостиницы маялся у порога, не осмеливаясь переступить внутрь, хозяин мой обильный — суфлерским шепотом: «Чтоб у гостя было все! Понял? Сам знаешь!» Директор радостно ржанул и поскакал на конюшню. Хозяин повернулся ко мне и уж отворил было рот, чтобы рассказать анекдот про половые органы, но, увидев мои жадные глаза, подумал: «А хрен тебе!» — и не рассказал.
— Для приема посетителей, — сказал он документальным голосом, — можете располагать моим кабинетом. Отдыхайте. Если понадоблюсь, звоните в обком, весь вечер я на посту.
Ай-я-яй, это он, значит, так и будет сидеть в своем кабинете, мучаясь неизвестностью.
— Ладно уж, — сжалился я, — идите домой, не утруждайтесь!
— А не утруждаюсь ничуть, — отрезал он оскорбленно. — Мы, знаете ли, всегда до ночи. Мы ванек здесь не валяем.
Где же у них тут, однако, рынок-то? 23.00. Пью чай. Читаю наводку. Звонок.
— Да?
— Что вы делаете? — приятный голос дамский.
— Да как вам сказать, вот перекладываю листочки.
— Хотите женщину?
Хороший вопрос.
— А что вы можете предложить?
— Размер 56-й, бюст восьмой, 25 лет, блондинка. Никак не может сфотографироваться на паспорт, не умещается.
— И, видимо, совершенно необузданный фламандский темперамент?
— Ну, так будете обуздывать?
— Вы смеетесь. Я же не справлюсь.
— Тогда, пожалуйста, другой вариант. Специально для вас. 44-й размер, очень длинная шея, глаза на вторую букву алфавита, лет будет, к сожалению, уже 50.
— И не жалко вам старушку?
— Тогда сидите и пейте свой чай.
Как же она чай-то увидела? Через розетку?
Мне — возмездие, и аз воздам
Место службы, до недавних пор содержавшее внутри себя разрушителя спокойствия. Открыв дверь, я помедлил, древнее самурайское правило, и не зря. Сразу за входной дверью скоро шагнувшего поджидала черная яма.
Присмотревшись, обнаружил я и перекинутую через провал доску, причем не по центру, а сбоку, для своих. Ремонт после бурных событий или западня для злодея, если вздумает вернуться? Интересно, в каком соотношении они действуют? Сколько готовы положить за одного? С доски мне не удалось посчитать павших. Что-то там, внизу, шевелилось, но вряд ли. Надеюсь, учет у них ведется.
Скользнув по раскачивавшейся доске, попал я в темный же коридор, некоторое время двигался по нему, ожидая всего. Боковым зрением ухватил табличку на двери «Приемная» и боком же, не меняя темпа, в дверь впитался. Пусто. Где же сторожевые девушки? Ай-я-яй! Вот так, взяли и оставили пост. А если враг?
Толкаю значительную дверь и в мягкой манере попадаю в святая святых. Сердце учреждения билось на положенном месте. За своим столом. Оно там обедало. У него было лицо артиста Менглета, оно расстелило перед собой газету, где разложены были тут у нас и помидорчики, и хлебушек, и кастрюлька с картошечкой, мням-ням! В момент моего появления оно запивало все засунутое в рот молоком из бутылки. Старина Менглет, он напрягся, проглотил, покраснел и сказал потрясенно: «Обед!» — «Не беспокойтесь, мне это совсем не мешает», — отвечал я по-матерински, плавно пересекая кабинет, плюхаясь в кресло напротив и доставая верительную грамоту.
Он ее изучил, обеими руками оттащил в сторону газету с обедом, на его место выложил толстую папку с бумагами и взял слово. Кратко, но емко, остаточно облизываясь, обрисовал он подробности мирной внутренней жизни заведения, в обычное время производившего на Божий свет сценарии общественно-массовых мероприятий, но сейчас способного лишь судорожно приходить в себя.
В папке содержались копии клеветнических писем («Это у меня есть», — подсказал я), а также сценарии негодяя, окунувшего в грязь коллектив. Они отличались помятостью бумаги, отсутствием абзацев, наличием огромных желтых пятен, испещрены были подтертостями и исправлениями, строчки мерзавец просто не дописывал, бросал и начинал следующую с большой буквы. Запятых он тоже не ставил.
Он начинал мне нравиться. Сценарии его поражали буйством официальной фантазии. Все участники предлагаемых им празднеств должны были произносить дикие речи с обилием цитат из классиков, причем в виде некоих полемик. Чтецы как бы спорили друг с другом, перемежая цитаты цифрами местных достижений. Правы были, естественно, обе стороны. Послушать бы хохлов-колхозников, с гаканьем читающих этот бред товарищам по труду.
— Неплохой работник, — пожаловался Менглет, — но мы были просто вынуждены от него избавиться. Он нас парализовал. Вначале шли анонимки. Это еще ничего, на анонимки сейчас уже не обращают такого внимания, ну вызвали меня в обком, я принес документы — и разрешилось. Но потом свои кляузы он начал подписывать. Растраты, разврат. Какие растраты, мы второй год не можем закончить ремонт! Какой разврат, люди все время в командировках! И опять же, на разврат нужны деньги. Очевидно.
Проверки нас замучали. Мы заняты лишь тем, что отбиваемся и роемся в старых документах. Заметьте, ни одна из его кляуз не подтвердилась. Но он будто и не заметил. И сейчас сидит дома и сочиняет. Если раньше он должен был приходить и как-то смотреть нам в глаза, то после увольнения он просто как с цепи сорвался. Он теперь уже мстит за то, что его выгнали. Перешел на личности.
У моего заместителя был инфаркт. Одна замечательная женщина, она работала вместе с этим негодяем в отделе клубов, теперь просто не выходит на работу, заболела. Вам я могу сказать — она пыталась совершить самоубийство. Он едва не развалил ей семью. Муж простил ее, все понял, он преподает в институте, солидный человек. Он женился на ней, когда она была его студенткой, у них замечательная семья, двое детей, она живет на Приморской, 12. Вера Павловна. Извините.
Выход с доски, по другую сторону ямы, преградила старуха в белом платочке, с поджатыми в нитку губами, сурово ткнув в грудь мою конвертом. «Это не мне, — сказал я, пытаясь мягко ее обогнуть, — я не здешний». — «Вам! — отвечала непреклонно старуха. — Примите меры». Господи, уже разнеслось!
В конверте находился лист тетрадной бумаги с письмом, из которого следовало, что группа болванов-старшеклассников по фамилиям Подопригора, Перебийнос, Убийвовк и Ковбаса (честное слово), обласканные учителем физкультуры по фамилии Педос (гадом буду!), при полном попустительстве зав. районо Злогодуха (ни буквы не придумывал, такого нельзя придумать), затравили учительницу литературы Постную (полный атас!). За старухой у выхода стояло несколько ее ровестниц с поджатыми губами. Отчего Газета не наделяет своих Кроликов способностью к левитации? «Спасибо! — сказал я старухе. — Огромное спасибо, мы разберемся и обязательно примем меры, одну минуту, сейчас я вернусь!» Пробалансировав по доске в обратном направлении, я вернулся к Менглету и спросил у него, где черный ход. Или выход. Он злобно подавился огурцом и велел идти за какие-то панели, откуда узенькая лесенка, заставленная ящиками, вывела меня в крошечный глухой двор. Выхода из него не было, поэтому оглянувшись, я перемахнул через забор и спрыгнул где-то уже вовсе в неведомом месте. Где же у них тут рынок-то?
