— Скажите, — спросил я героя, — вы хорошо себя чувствуете?
— Ха-ха-ха! — рассмеялся он бархатно. — Вы тоже считаете меня сумасшедшим? Я здоровее вас, коллега.
Черт его знает, может, действительно здоровее.
— А ну, выйдем, — сказал он вдруг многообещающе, — я вам покажу, кто я такой.
Мы вышли на лестницу, спустились на первый этаж, там, под лестницей, оказалось темное отверстие, ведущее в подвал, мы сползли внутрь по сваренному из железных прутков трапу и, натыкаясь на битые кирпичи, куски бетона, трубы, мотки арматуры, двинулись в черную глубину. Где же он тут прячет молоток, думал я, вроде бы до сих пор, судя по наводке, орудовал только ручкой… А если не убегу? Тут не особенно порезвишься. И куда бежать-то, ходов я не знаю, а у него тут наверняка все натоптано, зайдет с фланга…
Орел резко обернулся. В руке его блеснул ключ. Я тормознул. «Тихо!» — раздался позади грубый голос и кто-то саданул меня между лопаток. Я обернулся и обнаружил за спиною жену Василия Николаевича, женщину лет тридцати, мощную и мрачную. «Идите вперед!» — сказала она. Иду, иду. Черт, где же у них здесь все-таки рынок? Интересно, однако, съедят они меня потом или прямо здесь закопают? Как-то неудобно спрашивать. Василий Николаевич отомкнул ключом железную дверцу, и мы вошли в один из подвальных отсеков. Вот, значит, где они показывают, кто он у нас такой.
Сыро, плесень, тусклая лампочка, стеллажи с пронумерованными папками, тумба с выдвижными ящичками: каталог. Ну-у, ребята! Это же целый архив, то гнездо, откуда и вылетают на свет созданные руками Василия Николаевича птички.
— Да-да, моя переписка, досье, все тут.
— Василий Николаевич, — развел я руками в полном недоумении, — как же при таком подходе к делу ни одна из ваших жалоб не подтвердилась? Все зря?
— Не зря, — отвечал мне Орел. — Все досье — это правда. Родился, женился, где был, куда девался. Факты. А дальше… Знаете, не бывает дыма без огня. Я фиксирую дым.
— Как же вы держите здесь это богатство? Ведь заплесневеет, сгниет, пропадет, да и мыши тут…
— Вася ловит мышей! — сурово отвечала мне жена, указывая на пол, где стояла спущенная уже мышеловка, из-под пружины торчал почерневший огрызок приманки, мыши сожрали ее почти полностью, увернулись от карающей дужки и теперь хихикали где-то за стеллажами.
— Здесь не только дым, — сказал снисходительно Василий Николаевич. — Тут и мое творчество. — Он достал пачку квитанций. — Мои литературные гонорары. За последний год я опубликовал 120 работ.
— Боже мой! Как же это?
— Могу научить и денег не возьму. У меня план, коллега. Я слежу за календарем. В нем есть литературные даты. К датам я пишу статьи. На страничку. Есть, скажу вам по секрету, старые календари, там все уже написано. Надо просто оторвать зад от кресла. Далее — список редакций. Конечно, районки платят, м-мм, символически: 2 рубля, 3. Но одна статья рассылается всем. Я не один такой, есть и другие. Мы знаем друг о друге.
Поймите, наконец: меня поддерживает обком. Вот там понимают, что нравственность — не личное дело каждого. И что никто не станет сообщать о собственных проделках. Хотя дым идет. Мое назначение, я вам уже говорил, вы просто невнимательны, — фиксировать дым. Попадите на прием к секретарю по идеологии Екатерине Львовне Ратынской и спросите обо мне. Вы приехали сражаться со мной. А не хотите сразиться с обкомом?
— С обкомом, дорогой Василий Николаевич, — сказал я голосом Пожирателя травы, — сразится Газета (в чем я совершенно не был уверен, но бунт надлежит давить в зародыше). А Газета (я ткнул пальцем в грязный потолок) не ошибается, когда выбирает себе противников. (Гад буду, он вздрогнул.) Если после публикации вы шевельнете здесь пальцем, мы вернемся. Но знайте — там, куда мы возвращаемся, остается лишь пепел.
Губы Орла обвисли тряпочками. Он молчал. Я молчал. Молчала жена его. Одни мыши все точили свои ехидные зубки. Я повернулся и вышел. Так уходит Пожиратель.
О моток проволоки я все-таки зацепился, влетел в какую-то стекловату. Загрохотало! Впрочем, от двери это было уже далеко. Но где же у них тут рынок?
Страховка
Хороший материал должен стоять на трех ногах, причем одна — становая, так сказать, нога-коренник. Ее принято накачивать информацией и трамбовать, упитывая и утолщая. На утолщение уходит не меньше пары дней, занятых от зари разговорами с абсолютно лишними людьми, повторяющими уже известное и вызывающими позывы послать их к маме и заняться чем-нибудь утешительным. Как правило, именно так и поступают натаскавшиеся по свету Пожиратели. Боюсь, что один я, увы, ничего не могу с собой поделать: должен вычистить зубной щеткой весь сортир. Несмотря на острое желание придушить очередного очевидца. Это единственный неприятный момент в каждой командировке, и в эти дни я себя особенно сильно не люблю. Поскольку похож на мелкую, но очень вредную бумажную крысу. Без этого не могу, грызет страх: а вдруг я чего-нибудь недопонял? Такое у меня профессиональное заболевание. Наконец, ухитрившись перегрызть все к вечеру второго дня, я изловчился и сделал себе маленький подарок, заглянув-таки к пострадавшей учительнице Постной, которая оказалась много интереснее, чем я мог предположить. Навестил я и еще одного пострадавшего, потрясенного моей любознательностью и осведомленностью молодого человека тринадцати лет, смотревшего на меня вытаращенными глазами. Расстались мы, скрепив нашу тайну крепким мужским рукопожатием, встреча проходила на заднем дворе, на ящиках, возле гаражей. Теперь оставалось лишь с чистой совестью провернуть еще одно забавное дельце, порой единственно и спасающее бедного зайку. Я начал звонить моему толстячку в обком.
На звонок мой он, естественно, откликаться не спешил, он все вскипал где-то там, на совещаниях, произнося перед ответственными аудиториями важные доклады, поэтому на третий раз я сказал отшивающей меня даме, что намереваюсь кое о чем поставить в известность лично Екатерину Львовну. И он тут же возник, из воздуха, выхватил у нее трубку мира, захлопотал, забегал вокруг стола: «Нет-нет, вы все можете рассказать и мне, это даже лучше, а еще краше изложить письменно, нет-нет, что вы, идти на прием к Екатерине Львовне сейчас категорически не представляется возможным, все — ко мне, я и разрешу. Ну, зачем же сразу прощаться? Зачем же — решать там, у вас, мы все можем решить здесь, у нас. Нет-нет, уезжать нельзя. Как — завтра? Ах-ах, я постараюсь, но вы же понимаете…»
Через час он перезвонил и доложил, что Екатерина Львовна принять меня не сможет. Но он сделает все, чтобы организовать нам встречу, он это сделает в момент, когда она станет уезжать на районную конференцию и будет проходить через приемную. Вот где я смогу ею полюбоваться.
В приемной помимо моего организатора и мордастенькой дамы-секретаря присутствовала пара порученцев, они, войдя за мною следом, уселись справа и слева, убедительно показывая, что, если я, паче чаяния, вытворю что-нибудь возле Екатерины Львовны, хулиганство будет предотвращено ими в зародыше. Я похлопал себя по всем карманам, показывая, что там пусто. Я показал направо и налево пустые ладони. Они отводили глаза, но на каменных мордах было высечено, что пыхчу я, конечно же, зря, люди они опытные и все равно не допустят.
