Светало. Сад наполняли странные звуки. На дальних аллеях кого-то звучно, как бочку, били в живот ногами. Ребята в коже трахали на скрипящих скамейках вакханок, мальчики с хвостатыми коробочками медленно двигались по аллеям, мечтательно глядя в небо. Вдруг все они разом приложили к ушам свои игрушки, что-то было им сказано, отчего они оглянулись и заметили наконец происходящее.
Металлом блеснули глаза их, зашевелились бицепсы, быстро и упруго пошли они вдоль аллей, сошвыривая со скамеек трахальщиков, пинками разбрасывая разборщиков, и вдруг погнали их всех из аллей к выходу. Сад наполнили удары и крики. Ведьмы, вурдалаки и прочая нечисть с воплями бежали к воротам. Все злее и быстрее гнали их силы добра. И наконец нажали на образовавшийся сгусток, и единым махом вышибли из сада всю запоздалую сволочь, и бросили вслед ей связку фейерверка. Бабах!
Проснулись оба медведя. Большой, вскочив на скамейку, урча, принялся лапой с длинными когтями корежить ее, отрывая планку за планкой, а маленький встал, как человечек, и, скуля, начал прыгать на кирпичную стенку. И вдруг зацепился, подтянул задние лапки и быстро-быстро полез. Все выше и выше…
На полотне у входа поблекший Игорь Микитасов скалился вслед отбывающим королям.
Утром король Жорж позвонил королю Сидорову и спросил: «Сидор, чего-то я не понял. Тут написано: „Средства с бала будут затрачены на реставрацию музея-квартиры Булгакова“. А кто это — Булгаков? И что у него за квартира?» — «Жора, — отвечал король Сидоров, — родной, ты что, решил заняться недвижимостью? Ты знаешь, сколько сейчас времени? Спи, все хорошо!»
В эту же ночь полторы тысячи зеков Краснопресненской пересылки досками, выломанными от коек, принялись разносить решетки и выбивать двери боксов. Они хотели на волю. ОМОН штурмовал тюрьму. В ход были пущены водометы, «черемуха», дубинки. Вырваться не удалось никому. «Московский комсомолец» сообщил об этом в информации под заголовком «Москва едва не умылась кровью».
Баллада о 87 особенностях переходного возраста
Я болен гриппом. И давно.
Наверное помру.
Сижу в платке. Гляжу в окно.
Как детка кенгуру.
Я карандаш с бумагой взял,
Нарисовал тюрьму.
Затем скалу нарисовал,
А на скале — Му-Му
(Ваще на почве этих скал
Сошедшую с уму).
Налево — стражник на стене,
Стоит как призрак лорда
Направо — сплющена в окне
Белеет чья-то морда.
Вот узники копают грунт.
Зачем? Таят причину.
И лишь один стоит во фрунт,
Малютка Аль Пачино.
Шестой уж год стоит как выпь,
Прибыв в шестом вагоне,
Копать ему нельзя, увы,
Он у нас вор в законе.
А вот и я ползу, как жук,
Не производя ни звука,
В зубах железный нож держу,
В руках держу базуку.
Вокруг тюрьмы в лесу тусуюсь,
Тая свою личину,
Уж много дней я здесь пасу
Корефана Аль Пачину.
Негромкий слышен стук лопат,
Не накопались за день!
Вот и луна. Погиб закат.
Меня хватают сзади.
Удар под корень головы.
Отобрана базука.
Вот я в подвале.
Все на вы.
Вы — говорят — гадюка!
Вот Эрик Робертс. Он грозит
Замучить мое тело.
Сластолюбивый паразит,
Он любит это дело.
Меня пытают, я молчу.
Мне сыворотку колют.
Я, глядя в зубы палачу,
Его пинаю в голень.
Палач хохочет, как пират,
Он мазохист в натуре,
Моим пинкам он очень рад,
Он накурился дури.
От дури смрад в моем уму,
Уже я не врубаюсь,
Вдруг сумасшедшая Му-Му
Врывается как Чапаев.
Она ломает дверь в тюрьму,
Слюна с клыков струится.
Однако бешеной Му-Му
Весь персонал боится.
Спина к спине встаем — как встарь!
Как встарь — последний бой!
Над нами мечется фонарь,
За нами — волчий вой.
Уж с чем, а с дракой я знаком,
Му-ме могу быть папой.
Я бью костлявым кулаком,
Она — когтистой лапой.
Идем, за нами все горит!
Там впереди — вода,
Там водопады, в них звенит
Упавшая звезда.
И помнит Тот, кто смотрит Сон,
Как Божий пел рожок,
Как Аль Пачино был спасен,
Теперь за ним должок.
— Здорово, грипп мой!
— Бу-бу-бу!
— О’кей, помру к утру,
Посмотришь на меня в гробу,
Отличный выйдет труп!
Средь пирамид, сквозь желтый зной
Гудят колокола.
Никто не сплачет надо мной,
И мама умерла.
И до утра я так гляжу,
Торча в своем окне.
А под окном вся эта жуть,
Вся по уши в нирване.
Сделай сам
Подольский магнат кинобизнеса, финансовая акула Рудинштейн покачивался, отдуваясь после сауны, в голубом аквариуме, где плавали лепестки роз и розовые сонные девушки. «Прыгай сюда!» — показал он мне властно коротенькой ручкой, и я прыгнул в розово-голубое желе.
Потолкавшись среди роз и нимф, я ехидно сказал задумчиво-багровому Рудинштейну:
— Все состояния, дорогой Марк Григорьевич, начинаются с криминала. Как известно.
— Криминал криминалу рознь, — благодушно отвечал акула Рудинштейн, отмахиваясь лениво от проплывающей наяды. — Я нарушал когда-то законы, да, потому что не было свободы, а как иначе можно было сделать работу? Всем дай, нигде этого, естественно, не фиксируя, пусть по мелочам: шоферу, кассиру. Слушайте! Когда в 86-м году меня посадили на шесть лет с конфискацией имущества, то «похищенного» за семь лет работы набралось 4332 рубля! Это вам сейчас смешно. А мне сказали, что я ограбил государство.
Я все свои деньги заработал сам. А сейчас в бизнесе — неравные стартовые условия. Эти миллионы, всплывающие из недр партаппарата, аппаратчики, которые, как и прежде, пальцем не шевеля, стригут наживу с ворованных капиталов…
— Жалко. Значит, так они и останутся богатеями. Надо их разоблачить. Деньги отнять. И раздать бедным, пустъ лезут наверх с одной отметки.
