— Нет, не имел случая, — ликовал Клочковский: Марина, покидая столик, одарила его прощальным кивком.
Теперь каждое утро, занимая свои столики, они обменивались тайными приветствиями. Возможность видеть ее представлялась ему только в табльдот-зале, так как супруги почти не покидали свой номер или уезжали в Цоппот на двухместном белом «Рено». Хенрик ждал завтраков, обедов и ужинов с таким нетерпением, что сосед-полковник вполне мог заподозрить в нем человека, единственную радость которого составляет хорошо накрытый стол. К счастью, ни он, ни муж Марины не догадывались, что значили для него эти уныло-размеренные трапезы. Поначалу все походило на азартную игру — поймай взгляд. Всякий раз, когда она вскидывала свои длинные начерненные ресницы в сторону его столика, ее встречал горящий пристальный взгляд. Она поспешно опускала глаза и покусывала губы. Но как? Раздраженно? Досадливо? Недоуменно? Впрочем, чего уж тут досадовать, недоумевать? Разве она не привыкла, влача крест своей красоты, к таким взглядам, к более откровенным — алчно снедающим, дерзко раздевающим? Командор-подпоручик и сам не знал, чего больше в его чувстве — обычного мужского вожделения, искреннего поклонения или тоски от сознания неисполнимости желаемого? Но одно стало для него открытием: не новичок в амурных делах, он вдруг впервые ощутил, что соприкосновение взглядов может быть подобно соитию тел и даже более острым, порой и восхитительным. Эти секундные вспышки их сомкнувшихся взоров заставляли сердце οтплясывать бешеную румбу, а в глазах еще долго кружились радужные пятна, подобно солнечному ослеплению.
То был древний прачеловеческий язык взглядов и жестов, на котором они к концу второй недели понимали друг друга во сто крат лучше, чем если бы объяснялись на польском ли, французском или русском. Двумя-тремя ее взглядами, перехваченными им случайно или подаренными ему ею, он жил потом весь день. И, просыпаясь утром, уже предчувствовал, предвкушал этот сладостный ожог души, как жаждет наркоман привычного зелья.
В тот день она уезжала. Супруги в последний час прогуливались по дорожкам терренкура. Хенрик почти безотчетно следовал за ними, держась впрочем на таком расстоянии, что никому в голову не могла прийти мысль о каком-либо преследовании. Только однажды они вышли навстречу друг другу, чопорно раскланялись как соседи по табльдоту — не более того — и, не имея никаких светских поводов для вступления в беседу, Витольду так и не удалось найти человека, который бы смог представить его пану торговому советнику, разошлись по прихотливо петлявшим песчаным дорожкам.
Потом он увидел их еще раз. Они шли вдоль самой кромки моря по плотно сбитому волнами песку. При мысли, что он никогда больше не увидит мотыльково легкую фигурку этой женщины, командор-подполковник, забыв обо всех правилах приличия, ринулся вслед за Крыжановскими. Он еще не знал, что скажет и как все будет выглядеть в глазах пана торгового советника, как вдруг из рукава наброшенной на плечи Марины легкой тальмы вылетела белая бумажка и запорхала на свежем ветру. Дразня его, бумажка улетела в воду, а отхлынувшая волна утащила ее за собой. Не пожалев парадных штиблет, Хенрик вошел в мокрый песок по щиколотку и выловил-таки из плоской накатной волны круглую дамскую визитную карточку.
«Марина Крыжановская-Ярошевич. Референт-переводчик. Таллин. Ул. Суур-Карья, д. 7, телефон»
Он бережно спрятал эту белую метку, брошенную ветреной фортуной, в удостоверение командира подводной лодки…
«ОРЕЛ» УХОДИТ ПОД ВОДУ
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Командор-подпоручник Хенрик Клочковский. Родился в 1902 году в Российской империи. Женат. Двое детей. Один из опытнейших командиров-подводников польского военно-морского флота. С 1932 года командовал подводной лодкой «Жбик».
В 1938 году вступил в командование одной из самых современных подводных лодок Польши — по польской классификации — подводного крейсера «Орел», построенного на голландской верфи.
Хенрик Клочковский… Одна из самых загадочных фигур польского флота. Его считали предателем, русофилом, чуть ли не агентом НКВД. Для других он был отчаянным чудаком и дамским угодником.
Племянник известного в Российском императорском флоте моряка — командира подводной бригады Черноморского флота контр-адмирала Вячеслава Евгеньевича Клочковского (ставшего после гражданской войны адмиралом польского флота), Хенрик с гимназических лет бредил боевыми подвигами дяди (тот ходил к Босфору на первом в мире подводном минном заградителе «Краб») и даже поступал в Морской корпус в Петрограде. Семнадцатый год развеял все планы прекраснодушного юноши, но тем не менее Хенрик, собрав осколки своей мечты, добился своего: стал офицером-подводником и на 36-м году жизни получил в командование подводный «крейсер» «Орел».
Вторая мировая война, вспыхнувшая как региональный германо-польский вооруженный конфликт, началась, как известно, катастрофично для Польши в целом и весьма неудачно лично для командора-подпоручника Клочковского.
В самый канун германского удара Клочковский пережил семейную драму. И если бы Католическая церковь разрешала разводы, Хенрику пришлось бы жить одному, расставшись и с двумя маленькими дочерьми. В состоянии глубочайшей депрессии он встретил весть о войне. Она не грянула как гром с ясного неба. Войну ждали. И экипажи всех кораблей в Гдыне почти весь август жили по боевой готовности № 1. Тем не менее, вопреки запрету ночевать на берегу, Клочковский в ночь на 1-е сентября отпустил двух подофицеров к молодым женам. Из-за чего потом на час задержался с выходом в море. И когда на гавань обрушились пикирующие бомбардировщики, «Орел» благополучно отошел и погрузился, заняв боевую позицию против устья Вислы.
По оплошности радиотелеграфиста «Орел» не принял приказ об атаке германского линкора «Шлезвиг-Гольштейн». И эта оплошность тоже легла черным пятном на честь командора. Но самое главное, что поставили ему потом на вид, — это самовольное покидание позиции и несанкционированный переход на север, под остров Готланд. Правда, через день-другой все находившиеся в море польские подлодки получили кодированный сигнал «Пекин», что означало — уходить в порты нейтральных стран и там интернироваться. План «Пекин» предусматривал укрытие в гаванях Швеции или прорыв через проливы Скагеррак и Каттегат в Англию. Клочковский же вопреки всякой логике (шведский порт Бисби был в нескольких часах неспешного хода) повел подводный крейсер в Эстонию. Впрочем, логика в его поступке была, но она не поддавалась штабному анализу, ибо Клочковского, а вместе с ним и весь корабль влек в Таллин не штурманский расчет, а порыв влюбленного сердца.
Прежде чем осуждать его за это, попробуем представить себе человека в интерьере его обстоятельств.
Дни, к которым Клочковский готовил себя всю сознательную жизнь, судьбоносные для Польши часы командор-подпоручик встретил там, где и должен был встретить, — в центральном посту «подводного крейсера». Но как часто проза жизни низводит патетику момента до посконного быта! Клочковскому же и вовсе торжественно-мрачные минуты его подводной боевой страды отравила заурядная физиология: на четвертый день войны он свалился с высоким жаром и дикой болью в животе. Есть ли более унизительный для воина в бою недуг, чем рези в кишечнике? Врача на лодке не было. Санитар Барвиньский ставил диагнозы в разбросе от аппендицита до брюшного тифа. Как бы там ни было, но Клочковский лежал пластом в жилом отсеке за шторкой крохотной гробоподобной каютки. Время от времени сюда наведывался его заместитель (старпом) капитан Грудзинский и докладывал обстановку. Командор-подпоручник отдавал распоряжения и снова корчился в жестоких приступах брюшной боли. Иногда, собрав все силы и волю, он выбирался к перископу, а на ночных всплытиях поднимался на мостик. За эти победы командирского духа над бренной плотью он расплачивался потом часами полной прострации. Хорошо еще, что «Орлу» подобно своему командиру приходилось большую часть суток отлеживаться на грунте, чем действовать.
