Чисто по-человечески мне очень жаль, что Саблину не удалось прорваться в сферу гласности в те застойные времена. Он оказал, конечно, очень большое влияние на меня. Сейчас я на многое смотрю другими глазами. Вижу многие его ошибки. Для него самого гораздо легче было бы остановиться на письме, написанном в ЦК КПСС еще при Хрущеве. Именно эта позиция устраивала многих, и не из-за того, что кто-то лучше или кто-то хуже. Всякая борьба казалась бессмысленной, была и вера в руководящую роль советского правительства и в тот социализм, который был построен. Пятого ноября корабль утром снялся с якоря для перехода в Ригу, куда направлялся на праздничный парад. Я находился в ленкаюте, а чем занимался — не помню. Где-то в одиннадцатом часу позвонил Саблин и попросил зайти к нему в каюту замполита.
В самом звонке ничего странного не было. Чисто из служебных отношений я и сам приходил к нему по какому-либо вопросу. Канун праздника, что-нибудь насчет стенгазеты — примерно с этой мыслью я и пошел в каюту замполита (в силу небольших способностей был корабельным художником).
В последнее время я где-то чувствовал, что в душе у него совсем другое. Я мог что-то предположить на его счет, но, конечно, не настолько глубоко.
Разговор по времени был примерно около часа. Начинался он с биографии, и я долгое время не мог понять, к чему все идет. Заволновался я с того момента, когда он уже стал излагать свои планы. В конце разговора Саблин дал мне магнитофонную пленку с записью его выступления, чтобы я послал ее кому-нибудь из своих друзей и она распространялась дальше.
Уходя от Саблина, на трапе я столкнулся со своим другом Буровым Михаилом. Я был потрясен, даже слабость появилась. Он заметил мое состояние, но здесь, на трапе, я не стал с ним объясняться. Вечером того же дня я всем с ним поделился. Мы прослушали пленку. Договорились, что к восьмому числу он достанет ключи от постов РТС № 1,2, 3, постов РТС, куда по плану Саблина предполагалось изолировать командира корабля и офицеров.
При переходе из Балтийска в Ригу Саблин находился на ходовом мостике вместе с командиром, запоминал путь следования.
Утром 6 ноября, около 10 часов, корабль встал на якорь в устье реки Даугавы в Риге. Впереди на бочках стояла подводная лодка, сзади — СКР.
Днем 6 ноября я написал письма и запечатал пленку в бандероль. Письма написал сестре и одному товарищу по работе, оказавшему в свое время тоже на меня большое влияние. Все это было потом изъято еще на почте.
Саблин старался исходить из того, чтобы как можно меньше нарушить существующее законодательство. Особенно в части государственных преступлений, именно как заговора с целью захвата власти. Он уже был на учете в Комитете госбезопасности. Все это мешало, видимо, предварительно организоваться в какое-то ядро или группу. Основное, что могло помешать ему в этой предварительной организации, — его внутренняя порядочность и ответственность за возможные последствия в случае неудачи. Почему и получилось все очень неожиданно и многие оказались просто неподготовленными, особенно офицерский состав. Нам было легче, и терять нам было еще нечего.
Может быть, не совсем зрело и осмысленно, но где-то я все это подсознательно понимал, что и побудило меня ПОСВЯТИТЬ ВО все еще четырех человек.
Это сегодня нам, в принципе, всем ясно, что было построено не то общество, о котором говорилось, тогда же было еще сложно определиться, и я тоже где-то сомневался. Больше всего боялся, что вдруг этот человек окажется коварным агентом иностранной разведки. Эти четверо ребят были: Буров Михаил, товарищ из одной боевой части Виктор Манько, Аверин Владимир — единственный человек из личного состава — кандидат в члены КПСС — и еще один человек из БЧ-4, фамилию которого уже не помню.
Седьмое ноября — праздничный день. Был парад. Из штаба округа на катере обошли строй кораблей с поздравлениями. После обеда были увольнения. Саблин записал мою фамилию в общий список. Вместе со всеми я сошел на берег. Мне надо было отправить письма и бандероль.
Восьмого ноября ближе к вечеру Буров принес ключи от постов. Мы поснимали телефонные трубки, оставили письмо для командира, написанное ему Саблиным. Я отнес ключи и должен был находиться в ленкаюте.
Перед ужином Саблин заходит в рубку дежурного офицера. Под каким-то предлогом забирает у него незаряженный пистолет. После чего заходит к командиру корабля и под видом того, что в одном из постов организована пьянка, приглашает его пройти за ним. А когда командир спустился в пост, закрыл крышку люка на замок. В возникшем некотором замешательстве Саблин предлагает прочесть письмо, в котором изложил причины, побудившие его пойти на эти крайние меры. Для командира это, конечно, был удар, но не думаю, чтобы кто-то из них от этого испытывал удовольствие. Закрыв обе крышки люка постов № 1 и 2, Саблин заходит в ленкаюту и отдает мне пистолет, предупредив, что он не заряжен, на случай если кто-нибудь попытается открыть командира.
Вслед за этим по кораблю дается команда: «Личному составу собраться для просмотра кинофильма, а офицерам и мичманам — в кают-компании мичманов». Когда офицерский и мичманский составы были в сборе (снят был даже дежурный по кораблю), Саблин выступает перед ними со своей программой и в конце предлагает проголосовать. Все это время я находился в соседнем помещении — кинобудке, откуда наблюдал за происходящим.
В случае каких-либо противодействий в сторону Саблина я должен был оказать ему психологическую поддержку.
Проголосовавшим «против» Саблин предложил встать и проследовать в пост № 3, объяснив свои действия как необходимость временной изоляции. Никто не возмущался. В числе проголосовавших «за» была большая часть мичманов и три офицера, среди которых оказался уклонившийся от голосования старший лейтенант, который потом и сбежал с корабля.
Около 21 часа фильм закончился. Не случайно был выбран «Броненосец “Потемкин”». Мы все помнили — в мае 1975-го, при возвращении с Кубы, на обед были выданы сухари с мучным червем: Мы возмущались, а помощник командира по снабжению уверял нас, что мучной червь безвреден и сухари доброкачественные. Но есть никто не стал. Спустя полгода — 8 ноября — вспомнили и эти сухари.
Сыграли «Большой сбор». Команда построилась на юте по одному борту.
Все это время я находился у поста, где был изолирован командир. В ярости ему удалось сорвать замок нижнего люка, и теперь он уже пытался взломать верхний, приказывая освободить его. Здесь как раз появился старшина и еще один матрос. Оба не пошли на построение и были немного выпивши. Отозвались на крики командира, назвали себя, тот приказал им освободить его, сказал, что на корабле заговор и измена. Оба они предприняли попытку освободить командира, завязалась драка, в горячке я разбил старшине голову рукояткой пистолета. Вмешались два мичмана, после чего он успокоился и ушел в свой кубрик. Позже я извинился перед ним без особых симпатий, но мы разошлись мирно».
Этот печальный эпизод мало в чем рознится в пересказе самого пострадавшего — старшины 2-й статьи Копылова (старшины команды радиометристов).
