Вот и все. Вижу сигнал: движение ладонями рук снизу вверх, означающий – приподымайся, вылезай, затем скрещивание обеих рук над головой – отставить вылет. Для летчика такие сигналы являются самыми неприятными, особенно когда он настроит себя к полету, сидя в кабине самолета. Вышли из кабин, погрустили, разбрелись по аэродрому, но приказано пока находиться на аэродроме. Говорят, что-то уточняют с Москвой. Вдруг опять разносится по всему аэродрому наша любимая команда:
– По самолетам!
Моментально занимаем свои места по самолетам и ждем ракеты на вылет. Но так и не суждено было в этот знаменательный для всех день нам увидеть в небе кривые следы, выписываемые ракетами зеленого цвета. Посидели минут 6–8 в самолетах и вылезли из кабин опять, на этот раз окончательно потеряв надежду на вылет. К несчастью, погода шла на ухудшение и была явно нелетная для парада.
В это время в Москве наше высшее командование приняло решение: учитывая высокую летную подготовку летного состава Школы воздушного боя, выпустить на парад одну нашу школу. Но при докладе об этом решении Верховному Главнокомандующему Сталин сказал:
– Если воздушного парада не будет, нечего пускать и школу. Отменить воздушный парад полностью.
Итак, столько готовились, так стремились, но нам не пришлось показать себя над Москвой в этот знаменательный для нашей Родины день. Воздушный парад был отменен, а наземный военный парад состоялся полностью по программе. Поверженные боевые знамена фашистских войск были торжественно брошены под ноги Советской армии на Красной площади в Москве 24 июня 1945 года.
Депортация моего народа
В 1943 году я был направлен в Люберецкую школу боя, и в том же 1943 г. моего отца расстреляли фашисты, кстати, за то, что он отказался с ними сотрудничать. А в мае 1944 г. моя мать вместе с четырьмя детьми была выслана из Крыма со всем крымско-татарским народом. Эту новость я узнал в мае 1944 г. от брата Сеит Халиля, служившего на фронте танкистом. Много думал, в конце концов решил, что это явно какое-то недоразумение, в итоге разберутся. Но все время терзала страшная боль: ведь что там с матерью, сестрами? Когда я вернулся с фронта, я поехал в Среднюю Азию, в Узбекистан, нашел своих, они жили, прямо скажу, в адских условиях.
И вот генерал Благовещенский, Герой Советского Союза, стал начальником нашей школы, а при передаче школы положен инспекторский осмотр, он высказал пожелание пролететь на двухместном самолете, т.е. проверить, как летают сами учителя. Он летчик-истребитель, ну, я знал, что ему ухарство не надо показывать, потому показал нормальный полет. Слетал, прилетел, сел, спрашиваю:
– Разрешите получить замечания, товарищ генерал?
– Вы так всегда летаете?
– Стараемся.
И начал он у меня расспрашивать всю подноготную: кто я по национальности, откуда родом, я все рассказал, тогда он говорит:
– Да, брат, я слышал, как поступили с вашим народом… Я хочу вам помочь, но как? Знаете что, приезжайте ко мне завтра в Москву, я попробую вас с кем-то связать.
В итоге он помог мне связаться с начальником по спецпереселенцам всего СССР генерал-майором Чернышевым. Я сидел с ним в кабинете и разговаривал на равных, хотя сам был капитаном. Он хорошо говорил. Доставал папку, там дела, мои ребята из деревни, моего возраста, спрашивал: «А вы знали их?» Я отвечал:
– Знал, вместе учились, сидели за одной партой.
– Вот он партизан, много помог нам в Крыму.
И я подвел итог:
– Всех предателями называть я бы не стал. Если человек не успел своевременно уехать и вывезти семью, вынужденно остался, и под дулом пистолета он работал на немцев, то это не предатель.
Генерал сказал:
– Да, я с вами согласен. Будем проверять ваших родственников, если не будут замешаны, значит, освободим.
Первую часть выполнили, освободили, в 1945 г. я забрал их из спецпоселения, но было решение, что на поселение им разрешено выбрать любую точку СССР, только не Крым. Мне и самому позже не удалось возвратиться в Крым. Когда в 1959 г. я вышел в отставку, то дорога в родной Крым была по-прежнему закрыта. Я обращался к властям и к крымским, и к украинским, рассказывал о себе. Мне отвечали: «Да, вы заслужили, вы воевали, но прописать в Крыму мы вас не можем». Был запрет.
После отставки я прожил более сорока лет в Киеве, и только в конце жизни мне выпала счастливая возможность вернуться в родную Алушту, где после 10 лет ожидания я получил квартиру под № 17. Я со своим народом не общался с 1934 года, не разговаривал на родном языке, почти не встречался, и крымско-татарский язык стал осваивать только в Алуште. Так что сейчас я после всех скитаний наконец дома.
Распространяться о своем отношении как к самой депортации, так и ее роли в моей судьбе, я не буду, и так все ясно. Хочу заметить только одно – мне часто задают вопрос, особенно земляки, как же я мог простить сталинскую политику по отношению к собственному народу, как простить массовое выселение крымских татар в Среднюю Азию и при этом продолжать служить. Я отвечаю так: «Я присягу Родине приносил, а не Сталину, и своему слову не мог изменить, как не изменили ему и 43 тысячи крымских татар, которые в ту пору сражались против фашистов на различных фронтах Великой Отечественной войны».
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
После окончания войны меня наконец-то, после многочисленных просьб, отправили служить в действующую часть. И вот я в ПрибВО.
Какая это увлекающая, замечательная романтика. Тихая майская ночь. Теплая, но короткая в районах Прибалтики летняя ночь. Аэродром покрыт зеленым ковром молодой сочной травы. Тишина. Только слышно журчание отдельных легкомоторных самолетов Пе-4 в воздухе. Горит костер. Вокруг костра уютно расположились свободные от полетов летчики, техники. Идет, как говорили летчики, очередная чья-то «травля». Все сидят, слушают, своевременно поправляют рассказчика, т.е. разоблачают его, где он особенно начинает врать, и смеются. Мне по долгу службы не так часто и долго приходилось засиживаться у такого чудного и обворожительного костра, так как надо было много летать – проверять технику пилотирования очередных летчиков. Но зато заместитель командира дивизии полковник Обозенко всегда был центром внимания у костра. Он как старший по званию и по должности считался руководителем всей ночной деятельности на аэродроме. Заслуженный товарищ, пожилой человек, имеющий богатый опыт летной работы, он был всегда главным рассказчиком у костра. Как старый летчик, видавший виды в авиации, имел что рассказывать молодежи. Его очень внимательно слушали наши летчики и техники. Кроме того, что он был старым летчиком, он еще был заядлым рыбаком и охотником. Как известно, у людей, сочетающих эти три качества, всегда есть рассказы интересные и увлекательные. Бывало, конечно, иногда он перебарщивал, но ему прощалось за то, что он много рассказывал про историю авиации, различные эпизоды в воздухе. Все это было поучительно для слушателей.
