Но вот она со своими придворными на Полтавском поле, ей только что объяснили ее генералы: русские победили потому, что шведы в ходе сражения допустили роковую для них ошибку.
– Вот видите, – говорит она, – от чего зависит судьба государства. Не сделай шведы такой ошибки, нас бы с вами теперь здесь не было.
И от репутации великого полководца не осталось и следа – учитывая, что все присутствующие знали о его прутском позоре.
И все-таки с собой в путешествия она неизменно брала табакерку с портретом Петра, поясняя, что все свои поступки сверяет с его позицией, его авторитетом.
Мария (Мария Даниловна) Гамильтон была прислужницей Екатерины (жены Петра) и притом из приближенных: первая женщина, получившая придворное звание камер-фрейлины, она была влиятельна в придворной среде, а с императором находилась в любовной связи.
Когда развернулись роковые события, их связь была уже давно позади. Ее арестовали по доносу, обвинили в том, что она убила своего новорожденного ребенка, в ходе следствия вина была доказана, результатом был смертный приговор. Ее пытались спасти, царица Прасковья Федоровна (в чьем тереме мы побывали вместе с кавалером Бергхольцем) устроила пир и за столом завела разговор о Марии Даниловне. Петр слушал ее молча, а потом спросил: «Кто определяет судьбу человека?» Она ответила: Бог. «А потом?» Она ответила: государь. «А ты предлагаешь мне идти против того и другого», – сказал Петр, и все поняли, что дело безнадежно.
О каком Боге говорил Петр? – не о Христе, конечно, но о свирепом Боге Ветхого Завета. Но и тот велел: не убий. О каких государственных законах можно было говорить ему при его массовых казнях? Да и при всех условиях государю всегда принадлежало право помилования.
Конечно, Мария Гамильтон все-таки надеялась, что во имя их прошлых отношений Петр ее помилует. Как видно, рассчитывала, что ее красота, пусть уже и увядшая, все-таки тронет его; и потому в день, когда ее повезли на казнь, надела белое платье.
Нетрудно представить себе: увидев, что Петр тут, пришел вместе со своими спутниками, она была потрясена, надежда вспыхнула в ней с новой силой – но и плаха была тут же, и палач рядом!
Петр подошел к ней, поцеловал, сказал ей, что помиловать ее не может, она должна принять казнь, но пусть молится и верит, что Бог ее простит. Что значит – Бог простит? Это значит – жизнь? Она упала на колени в жаркой молитве, а Петр шепнул палачу – и голова ее скатилась на землю.
Петр поднял эту голову, поцеловал в губы, а поскольку он считал себя сведущим в анатомии, стал объяснять присутствующим, как идут вены и артерии на шее и как в голове располагается мозг. Потом поцеловал ее в другой раз (одного раза ему показалось мало), бросил голову на землю, перекрестился и уехал.
Однако насилие насилию – рознь, многое зависит от личности, и Петр занимает тут особое место. Зверски жесток был Иван IV, но ему хватало зрелища диких казней, которые он сам придумывал и режиссировал. Жесток был и Сталин, но ему хватало знания о пытках и казнях и понимания, что они зависят от одного его слова. А Петру нужно было казнить и пытать самому (как стрельцов), самому участвовать в кровавых спектаклях. Он был Дракула.
Я говорю не о герое современных фильмов ужаса, Дракула – лицо историческое, это валашский князь Влад (середина XV в.), его прозвали Цепешь, что значит – «сажатель на кол».
Как видно, культ кровавого правителя идет из глубин древности: тот, кто не боялся пролить кровь, вызывал уважение в дикарском общественном сознании, его вспоминали с почтением.
Грозный царь – это великий царь. Именно Иван Грозный, Петр I и Сталин, правители зверской жестокости, чистые Дракулы, были названы великими.
Поразительны бывают совпадения между Петром I и валашским князем.
Март 1718 года, Красная площадь в Москве, тут с утра толпился народ.
Предстояла казнь. К ней деятельно готовились умелые, опытные люди, визжали пилы, стучали топоры, возле Лобного места уже стоит огромный эшафот, на нем не только плахи: и виселицы – тут орудия более изощренных казней. На особом постаменте стоит высокий кол.
Толпа росла – дело было особой важности – связано с царевичем.
Наконец из кремлевских ворот потянулась медленная процессия – шествие истерзанных пытками людей, для них-то и было все это построено и приготовлено.
Как известно, свою первую жену Евдокию Федоровну Петр насильно постриг в монахини, она жила в Суздальском монастыре, но, как видно, монахиней себя не считала, данного против воли обета не признавала: ходила в мирском платье, окружающие по-прежнему называли ее царицей, очень жалели и, зная, что Петр ведет самый разгульный и пьяный образ жизни, надеялись, что он скоро умрет, царем станет Алексей Петрович, а с тем вернется во дворец и царица Евдокия.
Однажды в Суздаль приехал молодой майор, которому было поручено провести в городе рекрутский набор, был он необыкновенно статен и красив. Эта встреча, по-видимому, во многом определила жизнь Евдокии Федоровны, их любовь была необыкновенно глубока, если судить по ее письмам (его письма не сохранились); эти ее письма, где она говорит, что жизнь без него не имеет для нее смысла, производят большое впечатление своей искренностью и силой.
Так вот и шла эта странная суздальская жизнь. Никто о ней Петру не донес, а царь, как мы знаем, все время проводил в заграничных разъездах.
Но вот началось дело царевича Алексея, нити потянулись в Суздаль, пошли аресты тех, кто был привержен Евдокии Федоровне, был арестован и Глебов, уже генерал.
В погибельной процессии, которая вышла из кремлевских ворот, он шел впереди вместе с Александром Кикиным, приближенным царевича, епископом Досифеем, который предрекал Евдокии, что она будет царствовать, Никифором Вяземским и другими, которых считали главарями, за ними следовали еще человек пятьдесят, в том числе суздальские монахи и монахини. Многочисленные палачи принялись за дело – и рубили на плахах, и вешали за ребра. Досифея, Вяземского и некоторых других тут же стали живьем рвать на части специальными железными лапами. Очевидцы говорят, что слышно было, как ломаются кости и лопаются жилы. И Петр, разумеется, был тут. Когда мимо вели Кикина, он остановил его и спросил, как он, с его умом, оказался в этом деле (и обещал: если Кикин сообщит нужные сведения, ему просто отрубят голову). «С моим умом? – ответил Кикин. – Моему уму такая теснота была при тебе» – и сплюнул (прямо царю под ноги?). И тут же, как видно, тоже по данному знаку, его стали рвать железными лапами.
В это время на кол сажали Глебова.
Казалось бы, главной фигурой кровавого спектакля должен был быть Кикин (он помог царевичу бежать за границу), но главную роль царь отвел Глебову – и в том состояла глубоко личная месть Петра (казалось бы, Евдокию он терпеть не мог, сам порвал с нею, и все же ее любовь к Глебову, как видно, приводила царя в бешенство). Молодому генералу предстояло умирать на колу высоко над толпой. По некоторым сведениям, он умер скоро, по другим – мучился сутки. Ходил рассказ о том, будто наш Цепешь, поскольку ночи были холодные и казнимый мог погибнуть раньше времени, велел надеть на Глебова теплый тулуп и приходил к нему – поговорить (и такое вполне правдоподобно). Молодой человек сделал единственное, что мог сделать, – плюнуть царю в лицо.
