9 июня ему выдали под расписку очистительный аттестат: «По высочайшему Его Императорского Величества повелению комиссия для изыскания о злоумышленном обществе сим свидетельствует, что коллежский асессор Александр Сергеев сын Грибоедов, как по изысканию найдено, членом того общества не был и в злонамеренной цели оного участия не принимал». 10 июня Грибоедов получил у военного министра подорожную и прогонные деньги до Тифлиса (на трех лошадей за 2662 версты).
Однако он не спешил с отъездом. Отчасти его задерживал долг вежливости: необходимые благодарственные визиты к Паскевичам, к капитану Жуковскому, дружеское общение с Жандром и В. С. Миклашевич, Николаем Мухановым, который как мог помогал ему в заточении, с Булгариным. После представления во дворце он почувствовал себя опустошенным, зашел к Булгарину, которого дома не оказалось, расположился у него по-хозяйски и оттуда послал Миклашевич свежее мнение о государе: «он, во-первых, был необыкновенно с нами умен и милостив, ловок до чрезвычайности, а говорит так мастерски, как я, кроме А. П. Ермолова, еще никого не слыхивал». Андрей Андреевич и Варвара Семеновна заключили из этой записки, что их друг не составил благоприятного суждения о новом императоре.
Больше всего Грибоедов желал сейчас одиночества. Он попросил Булгарина открыть дачу в Стрельне и переехал туда, никого не желая видеть, потом несколько дней без цели странствовал по побережью:
Луг шелковый, мирный лес!
Сквозь колеблемые своды
Ясная лазурь небес!
Тихо плещущие воды!
Мне ль возвращены назад
Все очарованья ваши?
Снова ль черпаю из чаши
Нескудеющих отрад?..
Грибоедов терзался сердцем за Одоевского:
О, мой Творец! Едва расцветший век
Ужели ты безжалостно пресек?
Допустишь ли, чтобы его могила
Живого от любви моей сокрыла?..
Допустил…
10 июля 1826 года был объявлен приговор декабристам. По чести, им нельзя было предъявить никакого серьезного обвинения: никто из них не нарушил присяги (ибо не присягал Николаю), не выступил против законного монарха (ибо его еще не было либо им был Константин, с именем которого солдаты шли на площадь). В худшем случае некоторые из них были виновны в нарушении субординации, поскольку вывели роты без согласия старших офицеров. За поднятие Черниговского полка можно было строго наказать, но большинство арестованных не были даже на Сенатской площади; Пестеля арестовали до всех событий — 13 декабря. Его и других обвиняли только в мыслях, не нравящихся царю. И за эти мысли расправа была жесточайшей.
Всего влияния Паскевича достало только, чтобы перевести Одоевского из осужденных 1 разряда, по которому полагалась казнь, замененная двадцатью годами каторги, в IV (двенадцать лет каторги, в августе сокращенных до восьми).
13 июля, на рассвете, барабанный бой несколько часов раздавался с кронверка Петропавловской крепости. Вопреки отечественным законам, со времен Елизаветы Петровны запрещавшим приводить в исполнение смертную казнь, Николай I приговорил к повешению осужденных вне разрядов Рылеева, Пестеля, Сергея Муравьева-Апостола, Михаила Бестужева-Рюмина и Каховского, ответственного за убийство Милорадовича.
Российские палачи давно разучились вешать, но не вызывать же специалистов из Англии, где казнь такого рода была повседневным явлением? По России пошли страшные, и на этот раз верные слухи, что трое осужденных — Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Рылеев — сорвались, но их повесили вторично. Этот барабанный бой будет веками отдаваться в России, тревожа незачерствевшие души. Он произвел тяжелейшее впечатление на юношество, надломив в нем силы до начала взрослой жизни. Новое поколение зрело, ощущая обреченность любых усилий, любой тяги к чему-то лучшему. И старики чувствовали невыносимую грусть. Велики были потери и потрясения; многие семейства оплакивали близких умерших и живых покойников.
И только на одних людей барабанный бой не оказал никакого влияния — на самих декабристов. Повешенные — повешены, живые не собирались поддаваться отчаянию. Собранные страхом Николая в одном руднике Петровского завода, дабы не взбунтовали всю Восточную Сибирь, они оказались в родном кругу, с жадностью набросились на книги, которых были лишены полтора года, переводили со всех языков, делали научные доклады, сочиняли, изобретали, строили, спорили, основали целую «Казематную академию», где было 120 профессоров, по совместительству и учеников. Когда по истечении лет разряд за разрядом выходил с каторги на поселение среди бурят и крестьян, кое-кто плакал и рвался назад, в круг образованных друзей и единомышленников.
Грибоедов ничего этого почти не знал. Узникам запретили писать родным, и редкие вести доходили от них в Россию, переписанные, как бы от своего имени, нежными ручками дам, последовавших в Сибирь за мужьями, женихами и братьями. Пытаясь помешать им в этом жестокими и низкими условиями, новый император восстановил против себя даже московских старух, убежденных, что долг жены — быть с мужем. Они косо смотрели на жену Артамона Муравьева, так и не уехавшую к мужу из-за нежелания бросить детей. Но еще более они возмущались царем, который старался разорвать семьи, ибо он нарушал тем неписаные законы русской жизни. (И он таки изменил прежние представления: молодое поколение выросло с мыслью, что совершенное декабристками — подвиг. Сами они так не считали.)
Только одна весточка дошла до Грибоедова от друзей: на пушкинское послание в Сибирь «Во глубине сибирских руд» ответил Александр Одоевский:
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
И — лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард, цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Таинственная сила слухов и списков разнесла стихи по всей стране. Грибоедов был рад узнать, что его милый Александр не пал духом, что он окружен единомышленниками и вместе с ними продолжает надеяться не только на собственную свободу, но и на освобождение Отечества от рабства и деспотизма. В Петровском заводе декабристы не чувствовали себя одинокими.
А вот в России без них стало пустынно. Грибоедов с горечью оглядывался вокруг: пять человек, из которых только Пестеля он не знал лично, повешены; Кюхельбекер заточен в тюрьму, Александр Бестужев поселен в Якутске, его братья Николай и Михаил Бестужевы, Никита Муравьев, Одоевский, Петр Муханов — на каторге, Поливанов умирает в Петропавловской крепости. Правда, уцелели Бегичевы и Жандр, и Никита и Александр Всеволожские, и остальные Мухановы. Круг друзей Грибоедова не вовсе разрушился, он сможет, наверное, найти новых.
И все же он покидал столицу безо всякого сожаления. Жить в деревне, уехать за границу, уехать хоть на Кавказ — но в Петербурге благородному человеку больше нечего было делать. Все, кто только мог, разъехались из столицы. Отныне здесь будут главенствовать чиновники, и мундиры жандармов из новосозданного III Отделения С. Е. И. В. Канцелярии сменят мундиры блестящих гвардейцев Отечественной войны.
