Пилле засмеялся.
– Послушай, старик, – сказал он, – мы как раз о тебе говорили. Ты вовремя. Видел приказ на марш? Мы отправляемся сегодня же вечером!
Францл предложил:
– Узнай, можешь ли ты идти вместе с нами. Было бы здорово, если бы мы собрались все вместе.
У нас был новый командир роты, капитан с висками, тронутыми сединой. Он поставил меня перед выбором: пройти еще одну военную учебу или отправиться сразу на фронт вместе с остальными.
– Хотелось бы знать, – сказал он, – действительно ли ты думаешь, что с этим уже все? Действительно ли хочешь отказаться от своего отпуска по болезни? И… что я хотел сказать?.. Интересно, не сложилось ли у тебя ложного представления об этой Русской кампании?
Я смотрел с изумлением. Вопросы задавались напрямик, как команды, но было в его голосе что-то, что, казалось, несло в себе иной смысл. Он был порядочный человек, не сволочь, как Майер, строгий, но человечный. Думал ли он, что я был одним из глупцов, жаждущих сразиться с врагом? Нет, какие бы иллюзии мы ни испытывали одно время, сержанты в лагере выбили их из нас. Просто мы пообещали друг другу держаться вместе, вот и все.
– Давай! – гаркнул капитан. – Ты что, не можешь решиться?
Я о многом мог бы ему рассказать. Но сказал только, что хочу идти вместе с остальными, – я это уже хорошо обдумал, – затем поблагодарил его и удалился.
Мы отбыли в тот же вечер в семь. Пассажирский поезд доставил нас в маленький городок, заполненный войсками, готовыми к отправке. В длинной колонне шагали мы к железнодорожному узлу, где ожидали бесконечный состав из грузовых вагонов. Огромная бетонная железнодорожная станция была заполнена серыми полевыми униформами, ранцами и винтовками. В передние вагоны погрузили гаубицы; за ними следовали несколько полевых кухонь, а зенитные орудия и двуствольные зенитные пулеметы были размещены через равные интервалы по всему поезду, чтобы противодействовать низколетящим самолетам.
В десять часов поезд был заполнен до последнего угла, и около полуночи, после двух безуспешных попыток, громоздкий исполин медленно тронулся. Куда? На северный, южный или центральный участок фронта? Мы не знали. Мы даже не были уверены, направляемся ли вообще в Россию.
В вагоне нас было сорок человек. Наконец мы достигли Бреслау и вошли в Польшу. Дети и женщины окружили наш поезд, выпрашивая хлеб. Они говорили на чужом языке, но жесты были достаточно красноречивы. Мы дали им поесть – тогда мы еще могли поделиться едой.
Мы пересекли советскую границу у Пшемысля и увидели первые последствия бомбового удара. Бывшая русская часть местечка была сильна разрушена. Это было там, где началось нападение. Мы молча взирали на разрушения, подавленные великой тайной, которую несла с собой эта война. Груды развалин; трубы, торчащие из нагромождения камней; дома, разрезанные пополам, представившие взору потаенные уголки каждого этажа; металлические решетки, сломанные, как спички; раздробленные балки, разрушенные стены, полный хаос там, где когда-то была нормальная жизнь. Плоды труда многих веков были превращены в золу всего за несколько часов.
Мы все ехали, мимо новых развалин, сломанных деревьев и воронок от снарядов. То тут, то там попадались первые подбитые танки, смертоносные монстры, теперь поверженные сталью. Чем дальше мы продвигались вперед, тем чаще стала попадаться разбитая техника. Там – увязнувший в болоте танк; еще один перевернутый, как убитый жук. Танки с их гигантскими гусеницами, порванными минами… танки без башен, обезглавленные…
Мы пришли в уныние и чувствовали себя подавленно. Мы обратились мыслями к дому, и нам хотелось бы знать, что нас ждет впереди.
– Все на выход! Построиться перед своими вагонами!
Мы были в пути две недели и с трудом верили, что поезд остановился окончательно. Мы собрали свои вещи и спрыгнули с поезда, неуклюже передвигаясь на негнущихся ногах.
Мы построились, винтовки были сложены высокой горкой, вещмешки перед нами. Командиры рот были вызваны к командиру части. Нам было позволено прогуливаться, но мы должны были быть на виду.
Пилле отправился взглянуть на ближайшую станцию. По пути Вилли уныло заметил:
– Так вот как далеко ходят германские поезда. Это наша последняя связь с домом.
Город назывался Винница, как гласило наспех нацарапанное название на немецком под русскими буквами. Вокзал был большим, вполне современным и почти без повреждений. Единственная бомба сорвала кусок крыши и поцарапала фасад. Все окна, конечно, были выбиты.
Возле вокзала ожидал длинный поезд из открытых грузовых вагонов. Увидев нескольких солдат из другого полка, бродивших поблизости, Шейх спросил их, для кого предназначался этот транспорт. Один из них обернулся.
– Ты что, ослеп? – проворчал он раздраженно. – Посмотри туда – вон они идут.
Мы вдруг увидели длинную, медленно извивавшуюся коричнево-землистого цвета змейку двигавшихся в нашем направлении людей. Доносились приглушенные голоса, похожие на жужжание пчелиного роя. Военнопленные. Русские, по шесть в ряд. Нам не видно было конца этой колонны. Когда они подошли ближе, ужасное зловоние, которым повеяло на нас, вызвало тошноту; это было как сочетание вони, исходящей от пещерных львов, с дурным запахом от обезьян в зоопарке.
Но они не были животными, они были людьми. Мы хотели убраться подальше от зловонного облака, охватывавшего нас, но то, что мы увидели, заставило застыть на месте и забыть о тошноте. Были ли они действительно человеческими существами, эти серо-коричневые фигуры, эти тени, ковылявшие к нам, спотыкаясь и шатаясь, существа, у которых не осталось ничего, кроме последней капли воли, позволявшей им продолжать шагать? Казалось, все несчастья в мире были сосредоточены здесь, в этой толпе. И как будто этого было мало, раздавался жуткий хор стонов и воплей, стенаний и проклятий вперемешку с грубыми окриками охранников.
Когда один из пленных, шатаясь, выбился из колонны, сокрушительный удар приклада винтовки между лопаток вернул его, задыхавшегося, обратно на место. Другой, раненный в голову, выбежал на несколько шагов вперед, его жесты были почти гротескными в своей выразительности, и попросил у одного из пришедшего в ужас местного жителя кусок хлеба. Кожаный хлыст обвился вокруг его плеч и отбросил его назад в строй. Худой, долговязый парень отошел в сторону справить малую нужду, а когда и его силой заставили вернуться на место, он все равно продолжал испускать мочу, продолжая идти.
На очень немногих из них были обычные сапоги; у большинства были тряпки, обмотанные вокруг ног и закрепленные веревкой. Сколько же километров они прошагали? Мы вглядывались в лица, которые были скорее мертвыми, чем живыми. Часто глаза горели такой ненавистью, которая, казалось, испепелит их самих; но в следующее мгновение, по странной манере поведения этих людей, они все уже были покорными, озабоченно озирающимися на охранников и их рассекающие воздух хлысты.
Впередиидущие этой человеческой массы уже достигли вагонов и были погружены в них как скот. Один из них был так измучен, что не мог залезть и упал назад на дорогу. Сухо прозвучал пистолетный выстрел, и, словно пораженный молнией, русский согнулся, кровь струйкой потекла из его полуоткрытых губ.
