На Дону нельзя было игнорировать ни авторитет Алексеева, ни руководство Областью в лице атамана Каледина, ни приехавших на юг влиятельных политиков, ни местных деятелей «общественности». По воспоминаниям Ряснянского, ему пришлось организовать специальную делегацию от членов Главного комитета Союза офицеров, оказавшихся в Новочеркасске, для того чтобы убедить Корнилова остаться на Дону и совместно с Алексеевым и Калединым принять участие в формировании армии и политических структур.
Весьма сложными оставались отношения Алексеева с Корниловым. Бывший начальник дипломатического отдела в Ставке, известный русский философ и писатель Г.Н. Трубецкой вспоминал: «С первых же дней обнаружилось, что между Алексеевым и Корниловым существует острый антагонизм, они взаимно совершенно не переносили друг друга». Корнилов, не желая простить Алексееву «его роли в августовские дни», считал, что «Алексеев во многом виноват в наших неудачах во время войны, и смотрел на него с тем оттенком презрительности, с какой боевые генералы смотрят на кабинетных стратегов». Алексеев же «находил Корнилова опасным сумасбродом, человеком неуравновешенными непригодным на первые роли»
{91}.
Не менее важные причины разногласий отмечал также Ряснянский. По его мнению, хотя Корнилов и «требовал полной самостоятельности в управлении армией и се формировании», все же Алексеев «считал необходимым оставить за собой главное руководство делами армии. В большей степени он был прав, ибо на Дону против него не так восставала революционная демократия, как против Корнилова, одно имя которого приводило демократов в неистовство. “Кредитоспособность” Алексеева была несомненно выше потому, что его считали более уравновешенным и не способным на те крайние меры, на которые считали способным Корнилова. В широких общественных кругах имя Алексеева считалось более авторитетным, — его считали более опытным политиком, чем Корнилова. Последнему ставили в минус его “необдуманное” выступление против Керенского». Безусловно, играла роль и психологическая несовместимость эмоционального, «взрывного» Корнилова и рассудительного, умудренного жизненным опытом Алексеева». По замечанию князя Ухтомского «на сколько генерал Алексеев был человеком, прежде всего, рассудка и расчета, на столько же генерал Корнилов был человеком интуиции и риска»
{92}.
Но причины разногласий заключались, очевидно, не только в персональных различиях. Они заключались и в различном понимании методов «борьбы с большевизмом», и эта разница стала источником появления таких различных категорий участников южнорусского Белого движения, как «корниловцы» и «алексеевцы». Если Алексеев, будучи опытным стратегом, считал важнейшим условием успеха наличие серьезной военно-политической базы будущего сопротивления, в том числе — разветвленной сети различных военных и политических организаций, аналогичных Союзу офицеров, то Корнилов недооценивал роль офицерства как самостоятельной силы. Алексеев не пренебрегал контактами с известными политическими деятелями и партиями. По политическим симпатиям ему ближе были сторонники «конституционной монархии», консерваторы. У Корнилова, напротив, политические деятели вызывали недоверие.
Алексееву крайне важной представлялась финансовая основа организации, Корнилов же смотрел на финансы лишь как на средство реализации различных военных планов и неоднократно упрекал Алексеева за его «излишнюю бережливость». Показательно в этом плане отношение Корнилова к представителям т.н. Московского центра и его председателю М.М. Федорову. Представитель деловых кругов, имевший контакты и с чиновничеством (занимал должность управляющего Министерством торговли и промышленности), и с деловыми кругами (возглавлял правление Российского горнопромышленного общества), Федоров, в оценке приближенного к генералу Корнилову журналиста А. Суворина, был лишь «финансовым ничтожеством». И генерал вполне соглашался с этой категорической оценкой. Корнилов более скептически оценивал перспективы сотрудничества с «буржуазией». Тем не менее Федорову удалось стать впоследствии одной из ведущих фигур в политическом руководстве белого Юга.
В любом случае, «натянутые», в чем-то неприязненные, отношения между Алексеевым и Корниловым все же не были заметны для армейского большинства и выглядели со стороны вполне «корректными». Следует помнить, что в Белом движении Корнилов был важен не просто как лидер-стратег, а как харизматический лидер, выражавший в какой-то степени интересы новой, «свободной России». Алексеев же представлялся очень многим именно как авторитетный лидер, выражавший преемственность от Российской империи, Российской Императорской армии: именно Михаил Васильевич был последним начальником штаба Государя Императора, и доверие к нему Николая II считалось бесспорным. Интересное замечание сделал по этому поводу князь Ухтомский: «Корнилов был психологическим революционером, Алексеев был консерватором… Для Корнилова была важна не партийная принадлежность, а революционность психологии. Корниловцы были революционерами; психологически в этом заключалась вся сила, все значение и весь пафос Корниловского движения, и в этом главное его различие с “Белым движением”, детищем генералов Алексеева, Деникина, Романовского, Маркова, которое не имело революционности, чтобы идти вперед, и видело, что идти назад безнадежно, почему и топталось на месте, переступая с ноги на ногу, пока недостаток жизненности его руководителей не привел его к окончательному моральному краху»
{93}.
Как считал Ухтомский, «“алексеевцами” были все те, кто стоял на платформе Офицерского союза, желавшего монополизировать за офицерством право освобождения России от большевиков, или те, кто видел в генерале Корнилове республиканца, в противоположность генералу Алексееву, считавшемуся монархистом, каковыми были и большинство офицеров армии». Но, как справедливо замечал Г. Трубецкой, «все эти печальные истории ниже памяти и Корнилова, и Алексеева… Оба заслуживают самой глубокой признательной памяти потомства, и оба самоотверженно принесли жизнь Отечеству»
{94}.
И все же нужно было считаться как с казачеством, так и с политическим окружением «Алексеевской организации». В итоге в качестве властной модели был образован т.н. «триумвират» Каледин — Корнилов — Алексеев, в котором Каледин представлял интересы донского казачества и создававшегося Юго-Восточного союза, Корнилов стал командующим Добровольческой армией, а Алексеев определял политический курс. По воспоминаниям Ряснянского, «после длительных переговоров разногласия были улажены. Алексеев принял на себя финансовую часть и политическую, а Корнилов вступил в командование Добровольческой армией, как ее командующий».
Собственно, уже в первые недели формирования своей «организации» Алексеев был готов сосредоточиться исключительно на политических, дипломатических вопросах и на координации подпольной работы. Именно на его имя переводились различные денежные пожертвования и субсидии. Были сокращены также руководящие структуры, и вместо штабов Алексеева и Эрдели создавался теперь единый штаб во главе с генералом Лукомским, разделенный на строевой отдел (его возглавил будущий начальник штаба Вооруженных Сил Юга России генерал-лейтенант И.П. Романовский) и отдел снабжения (во главе с уже имевшим опыт подобной работы генералом Эльснером)
{95}.
