Самой Императрице приходилось советовать супругу успокоить Алексеева, переменить его отношение к правительству: «Для армии все будет сделано, и ни в чем не будет недостатка… Гучков старается обойти Алексеева, жалуется ему на всех министров (его подстрекает Поливанов) — на Штюрмера, Трепова, Шаховского, и отсюда понятно, почему Алексеев так настроен против министров, которые на самом деле стали лучше и более согласно работать, дела ведь стали налаживаться, и нам не придется опасаться никакого кризиса, если они и дальше так будут работать».
Однако переменить свое сложившееся отношение к тылу Алексееву удавалось с трудом. В августе 1916 г., по воспоминаниям посещавшего Ставку члена Государственной думы И. Демидова, Алексеев высказал ему свои впечатления от работы «высших сфер»: «Никогда мне и в голову не приходило, — говорил генерал, — что придется занять то высокое положение, которое я сейчас занимаю — и в военном смысле, и в смысле близости ко двору. Раньше мне приходилось слышать кое-что и о дворцовых сферах, и о правительстве. Я всегда думал, что эти рассказы — ложь. Я не мог допустить, чтобы такова была правда. И что же? Все, что я слышал, — это только сотая доля правды. Теперь я все увидел собственными глазами. Вот в этом кресле, на котором сидите Вы, побывали все министры русского правительства в эпоху величайшей войны… Ведь это не люди — это сумасшедшие куклы, которые решительно ничего не понимают. Мне — военному специалисту — приходится втолковывать им такие примитивные гражданские вещи, что за них стыдно становится. Теперь я уже больше и не пытаюсь этого делать. В последний раз, когда у меня был Горемыкин, я ему долго говорил о том, что нужно нашему фронту, чтобы мы могли хорошо закончить войну. Вы знаете, что он мне ответил: “Вам легко говорить обо всем этом, а вот Вы скажите Родзянко, чтобы меня поменьше в Думе бранили, а то все это легко слушать мне”. А потом встал и ушел. Вот Вам весь результат 2-х часового разговора Председателя Совета министров и начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Зачем он приезжал, я так и не знаю. Никогда не думал, что такая страна, как Россия, могла бы иметь такое правительство, как министерство Горемыкина. А придворные сферы?… — генерал безнадежно махнул рукой. — Пока мне удавалось устранять их влияние на область моего ведения, хотя и тут, например, в вопросе назначений я иногда оказываюсь бессильным, но в остальном, повторяю, пока я не допускаю никаких посторонних гирь. Если же они появятся, я уйду, и пусть меня не бранят за это. Слишком велика ответственность». Весьма вероятно, что Демидов несколько неточен и субъективен, излагая слова Наштаверха, но все же подобная оценка, высказанная генералом, весьма показательна
{33}.
4. Перипетии взаимоотношений с «общественностью». «Теория заговора» и «ответственное министерство»
«Нерасторопность» правительственных чиновников в деле снабжения армии утверждала Алексеева в мысли о возможном расширении сотрудничества с «общественными кругами». Именно на этой почве и произошли столь неоднозначно оцениваемые до сих пор его контакты с деятелями Земско-Городского союза и Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Одним из наиболее активных представителей «общественности» был Л.И. Гучков, уже знакомый Алексееву но периоду работы в ГУГШ и позднее — по времени командования Северо-Западным фронтом.
Михаилу Васильевичу, как кадровому военному, конечно, всегда была ближе и понятнее своя профессиональная среда. Он достаточно четко разделял полномочия и компетенции военных, штатских и придворных чинов, а также «деятелей общественности». Но в условиях тяжелейшей войны, по его убеждению, самым важным становился лозунг «Все — для фронта, все — для победы». Поэтому столь остро переживались им малейшие сбои в снабжении действующей армии, в работе министерств и ведомств, обязанных обеспечить войска всем необходимым. В Ставке Алексеев, как и в должности Главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта, продолжал настаивать на необходимости увеличенного снабжения фронта боеприпасами. Он ранее многих других военачальников начала XX века смог понять, что идущая мировая война выигрывается не только в результате талантливо разработанных операций или красиво составленных планов сражений. Современная война — это «битва экономик», «война ресурсов». Это столкновение политического, социального, идеологического потенциалов, требующее максимального напряжения всех внутренних сил государства.
Саму но себе идею сотрудничества власти и общества в общенародном деле победы над врагом во Второй Отечественной войне нельзя не признать позитивной. Действительно, правительственным структурам не хватало подчас оперативности в налаживании снабжения армии. «Общественная инициатива», направленная на поддержку фронта, осуществлялась, в частности, через посредство Военно-морской комиссии Государственной думы, члены которой (Л. Шингарев, В.В. Шульгин, Н.B. Савич, Н.Е. Марков 2-й и др.) входили в состав созданного Особого совещания для обсуждения мероприятий по обороне государства. Б практику вошли совместные заседания членов Государственной думы, Государственного совета и Совета министров но обсуждению вопросов производства военной техники и боеприпасов.
Алексеев, находясь в должности Наштаверха, не мог не привлекать внимания «общественности», особенно тех, кто считал своим долгом добиваться не только выполнения важных военных заказов, но и добиваться при этом определенных политических уступок. Одним из таких деятелей был активный деятель кадетской партии, член Союза городов, московский городской голова М.В. Челноков. Лемке приводил весьма интересные характеристики отношения кадетской партии к известным генералам. В его дневнике отмечалось, что в конце 1915 г. «члены Государственной думы М.В. Челноков и А.И. Шингарев хотели приехать к Алексееву для общей беседы, но потом передумали, зная, что это будет истолковано не в его пользу. Кадеты спят и видят, как войти в связь с начальником штаба. Хочется им окружить Алексеева своими нутами и сделать его орудием своих длинных, но немощных рук. И я думаю, что они могут иметь некоторые шансы, потому что начальник штаба начинает, кажется, понимать сладость самодержавия, ну а дальше конституционализма его, конечно, не выбросит. Рузский очень популярен в Петербурге, гораздо больше Иванова; он тонко сумел разбросать мелкую интригу в сознании общества и возвысить себя как талантливого и смелого полководца. Когда говоришь о нем правду, видишь, что люди не совсем верят и, во всяком случае, очень поражаются. Об Алексееве все говорят хорошо, и многие вполне оценивают его исключительную страдальческую роль. О непрочности его положения говорят почти все». В январе 1916 г. в Ставке проходило продовольственное совещание, в котором принимал участие Челноков, вручивший Алексееву приветствие от городской думы. Известный сахарозаводчик Терещенко «очень хвалил генерала Крымова, а Алексеева считал единственным человеком в верхах армии».
Но сам Алексеев отнюдь не стремился к сближению с общественностью настолько, чтобы добиваться от нее решения каких-либо иных задач, кроме военных. При всем том, что о работе Земского и Городского союзов в целом генерал «высказывался с совершенной похвалой и доброжелательностью», раздражение Михаила Васильевича вызывало «засилье евреев» в этих структурах. Главе Земгора князю Г.Е. Львову он прямо писал, что «надо уменьшить число евреев за счет увеличения числа русских», а 19 марта 1916 г. написал характерную резолюцию на одном из документов: «Пора прекратить на пагубу дела и интересов России земскому и городскому союзам давать места в своих организациях евреям, ибо дело окончится тем, что придется властно выслать их всех из пределов театра войны».
