Это стратегия, опирающаяся на экономический потенциал, вполне достаточный для победы, на вполне достаточное для длительной борьбы количество вооружения и боеприпасов.
В ней, пожалуй, действительно не хватало смелости суждений и «дерзновения» (столь характерных для 1914—1915 гг.), но с достатком хватало надежности и предсказуемости. Поэтому недопустимым казался любой «разброс сил» в ущерб трем главным фронтам (Северному, Западному и Юго-Западному), опасными представлялись операции, подобные десанту на Босфор или наступлению Кавказского фронта в Малой Азии.
Не пришло к единому мнению и совещание Главнокомандующих армиями фронтов в Ставке, состоявшееся 17 декабря 1916 г. В течение января—февраля намечалось проведение частных операций, а весной — общее наступление на Западном и Северном фронтах, хотя, по мнению Государя, главным мог бы стать Румынский фронт, наступающий на Балканы.
Получив информацию о принятых в Шантильи и в Могилеве решениях, Алексеев предложил собственный стратегический план действий на 1917 г. Если невозможно было ждать скорого наступления на Балканах и рискованной Босфорской операции, то, по мнению Алексеева (телеграфное сообщение из Крыма от 9 января 1917 г.), следовало отдать приоритет Юго-Западному фронту, вполне доказавшему свою боеспособность во время «Брусиловского прорыва». «Главный удар в наиболее чувствительном для неприятеля направлении» следовало развивать на Львов, с вспомогательными одновременными ударами на Сокаль и Мармарош-Сигет. Сам же Брусилов считал, что вторичное занятие Львова создаст «угрозу для тыла германских армий, занимающих позиции перед армиями Западного фронта, и значительный успех на этом направлении, естественно отразиться и на Румынском фронте». Следовало использовать «наше выгодное расположение» и «вести операции одновременно с обоих, нависших над противником, флангов, то есть как из районов Северного фронта, так и из района Юго-Западного».
От Северного, Западного и Румынского фронтов также требовались наступательные действия. Первым двум намечалась прежняя, не достигнутая еще в 1916 г., задача — нанесение ударов по сходящимся направлениям на Вильно («нанесение широкого и сильного удара на Виленском направлении»). Уже в январе 1917 г. Северным фронтом была проведена Митавская операция, во время которой удалось прорвать позиции противника. Правда, первоначально ее оценивали как имеющую «местное значение» (чтобы помешать противнику перебрасывать силы в Румынию). Наступление Западного фронта будет угрожать «положению противника на фронте к северу от Полесья, за которой станет для немцев грозный вопрос для прикрытия своей собственной территории… успех в этом направлении заставит противника как отойти перед Северным фронтом, так и очистить занятую им территорию к югу от Припяти». Румынский фронт должен был отвоевать захваченную противником Добруджу. Только при создании благоприятной обстановки на главных направлениях Алексеев допускал возможность дальнейшего развития наступления Румынского фронта на Балканы во взаимодействии с Черноморским флотом. Для общего успеха можно было бы также провести дополнительную переброску русских войск на Салоникский фронт. Эту же позицию подтвердил Алексеев и в записке, отправленной 26 февраля 1917 г. на имя министра иностранных дел Н.Н. Покровского: «Судьба настоящей войны зависит от нанесения решительного удара по немцам. Сломав наиболее устойчивые, немецкие части фронта Центральных держав, разгромить остальных союзников Германии будет гораздо проще. Цель войны может быть достигнута в предстоящих весенне-летних операциях». Общее наступление планировалось начать в апреле, не позднее 1 мая 1917 г. Повторялся, таким образом, план генерала, составленный еще в Крыму, однако его «реализация» началась только в июне 1917 г., уже после отставки Алексеева.
Но вернемся к ноябрьским дням 1916-го… Состояние здоровья Михаила Васильевича быстро ухудшалось. Неожиданное обострение болезни вынужденно удалило его от руководства штабом. Как отмечал Бубнов, помимо переутомления не последнюю роль сыграла озабоченность Алексеева внутриполитическими проблемами («упорная борьба Престола с нашей общественностью, усугубляемая всеобщим возмущением “распутиновщиной”»), его «бессилие повлиять на Государя и опасения за исход войны».
По воспоминаниям о. Георгия Шавельского, 7 ноября 1916 г. «положение больного стало угрожающим. Вечером больной пожелал видеть меня… Тотчас явившись, я застал генерала почти умирающим. Он лежал без движения; говорил, задыхаясь. Мое появление очень обрадовало его. Но беседовать с ним, ввиду крайней его слабости, долго мне не пришлось, и я скоро ушел от него, пообещав исполнить его просьбу — завтра, в день его Ангела, причастить его. 8-го ноября (праздник архангела Михаила и всех Сил бесплотных. — В.Ц.) утром я со Святыми Дарами прибыл к больному. Исповеди и причастию предшествовала краткая беседа. “Худо мне, — говорил, тяжело дыша, больной. — Возможно, что скоро умру. Но смерти я не боюсь. Если отзовет меня Господь, спокойно отойду туда. Всю свою жизнь я трудился, не жалея для Родины сил своих, своего не искал. Если судит мне Господь выздороветь, снова отдам себя делу; все свои силы, свой опыт и знания посвящу моей Родине. Да будет во всем воля Божия!” Исповедался и причащался больной с восторженным воодушевлением. В большом государственном человеке мне ни раньше, ни позже не довелось наблюдать такой искренней, горячей веры. Сразу после причастия у него точно прибыло сил, — он ожил. Дух победил плоть… Наступило серьезное улучшение, давшее надежду на возможность выздоровления. Вскоре после моего ухода к больному зашел Государь, чтобы от себя и от имени больного Наследника поздравить его с принятием Святых Тайн»
{48}.
Болезнь отступила, но для улучшения состояния было решено отправить Алексеева в отпуск, в Крым. Его должность временно занял генерал от кавалерии В.И. Гурко. Сам Михаил Васильевич не хотел покидать Ставку, и понадобилось личное категорическое решение Государя. По воспоминаниям очевидца, «больной, не перестававший работать так* как только он один и мог делать — по 18—20 часов в сутки, скоро довел себя до крайне опасного состояния. Предупреждения и просьбы близких не действовали. Оставалось одно средство — насильно отстранить его от дела и дать ему поправиться». 20 ноября 1916 г. он уехал из Могилева в Севастополь. По поводу этого «принудительного» отпуска не замедлили появиться слухи о якобы «ухудшении отношений между Государем и Алексеевым».
Подобного мнения придерживался, в частности, французский посол М. Палеолог: «Генерал Алексеев получил отпуск. Временно исполнять его обязанности будет генерал Василий Гурко, сын фельдмаршала, бывшего героя перехода через Балканы.
Отставка (именно так, а не “отпуск”. — В.Ц.) генерала Алексеева мотивирована состоянием его здоровья. Правда, генерал страдает внутренней болезнью, которая заставит его в ближайшем будущем подвергнуться операции, но есть, кроме того, и политический мотив: Император решил, что его начальник Главного штаба слишком открыто выступал против Штюрмера и Протопопова.
Вернется ли Алексеев в Ставку? Не знаю. Если его уход является окончательным, я охотно примирюсь с этим. Правда, он всем внушает уважение своим патриотизмом, своей энергией, своей щепетильной честностью, своей редкой работоспособностью. К несчастью, ему недоставало других, не менее необходимых качеств: я имею в виду широту взгляда, более высокое понимание задач Союза, полное и синтетическое представление о всех театрах военных операций. Он замкнулся исключительно в функции начальника Генерального штаба Высшего командования русских войск».
