Эти бабушкины грустные воспоминания глубоко запали и в мою душу, а когда я знакомился с письмами деда, написанными из Смоленска своим единомышленникам, я нашел в них повторение тех же слов и тех же жалоб, которыми мой дед генерал М.В. Алексеев поделился в Смоленске со своей семьей».
Покинув Могилев и перейдя, формально, «в распоряжение Временного правительства», Алексеев вместе с семьей вернулся в покинутый накануне войны Смоленск. Городская дума по прибытии генерала устроила небольшую, но весьма теплую встречу. А вот получение денежного «расчета» от Временного правительства задерживалось. Оказавшись в статусе «военного советника», Алексеев, хотя и мог получать информацию о положении на фронте, но не имел никакой возможности влиять на принятие тех или иных оперативных решений.
Неожиданное бездействие удручало: «…тяжело после кипучей работы очутиться в положении ни для кого и ни для чего не нужного». «Времени свободного появилось много», и Михаил Васильевич начал составлять записки, по форме напоминавшие дневник (первая запись датирована 10 июля 1917 г.), но, по существу, представлявшие собой наброски размышлений, рассуждения о переживаемых событиях, которые впоследствии могли бы стать основой или научного труда по истории войны, или обширных мемуаров. Хотя, как отмечал генерал, «быть летописцем, хотя бы только для себя, мне не свойственно». Позднее «две объемистые тетради» были переданы вдовой генерала в Русский Заграничный исторический архив в Праге и частично опубликованы в 1929 г., в первом выпуске сборника «Русский исторический архив».
Пытаясь понять причины своей неожиданной отставки, Алексеев в письме генералу А.П. Скугаревскому отмечал, что он якобы «оказался неудобным, неподходящим тем темным силам, в руках которых, к глубокому сожалению, находятся судьбы России, судьбы армии. Не ведая, что творят, не заглядывая в будущее, мирясь с позором нации, с ее неминуемым упадком, они — эти темные силы — видели только одно, что начальник армии, дерзающий иметь свое мнение, жаждущий возрождения в армии порядка и дисциплины, живущий мыслью, что русская армия не имеет права сидеть сложа руки в окопах, а должна бить неприятеля и освобождать наши русские земли, занятые противником, — для них неудобен.и нежелателен». Военно-полевые суды для революционных агитаторов — в первые дни марта 1917-го, критика «Декларации прав военнослужащих», нелицеприятное для правительства и совета выступление во время майского Совещания в Петрограде, наконец, поведение во время офицерского съезда в Могилеве — все это вполне могло считаться «проявлениями неблагонамеренности», необходимой для отставки. В письме премьер-министру Львову (6 июля 1917 г.) Алексеев просил о возможном новом назначении, но, узнав о том, что уже 7 июля 1917 г. князь Львов подал в отставку, а из состава правительства вышли министры-кадеты, решил не «сотрудничать» с социалистическим большинством кабинета.
С большим пессимизмом воспринимал Алексеев сведения о провале июньского наступления русской армии. Несмотря на наличие значительных боеприпасов и мощную артиллерийскую подготовку, «революционные полки под революционными знаменами» не смогли продвинуться вперед на значительное расстояние, не смогли отбить перешедшего в контрнаступление противника и беспорядочно откатились к линии старой государственной границы. На Юго-Западном фронте 8-я армия поначалу успешно прорвала после мощной артиллерийской подготовки укрепленную полосу противника, захватив свыше 7000 пленных. Однако австро-германские войска нанесли сильный контрудар против 11-й армии, которая, отступая, обнажила фланги соседних 7-й и 8-й армий. Тем не менее противник не смог развить свой прорыв в глубину — прорваться в хлебородные районы Украины и Бессарабии. На Западном фронте 10-я армия, также благодаря мощной артиллерийской подготовке, прорвала укрепленный фронт немцев, но русская пехота не смогла развить достигнутый успех. Не помогли и доблестные атаки ударных батальонов, героически пытавшихся прорвать фронт противника и развить первоначальный успех.
Подтвердились худшие предположения Алексеева о том, что даже при отсутствии «снарядного голода» и «патронного кризиса» пагубные последствия будут иметь слабость «духа армии», упадок дисциплины и отсутствие понимания воинского долга среди подавляющего большинства частей на фронте. Стратегически, как считал Алексеев, после такого «разгрома» русская армия неизбежно должна перейти к обороне: «Продолжение войны для нас неизбежно… Но наша оборона и вероятное отступление все-таки привлекут на себя большие силы врага. Мы этим исполним наш долг перед союзниками. Без этого мы явимся предателями».
Интересна оценка результатов и последствий наступления, данная Алексеевым в интервью военному корреспонденту газеты «Русское слово» М. Лембичу. «Зная тактику австрийцев, — считал Алексеев, — думаю, что они далеко не пойдут. Неприятельская армия за минувшую зиму совершенно лишилась своего конского состава. Подвозить снаряды и орудия они могут только при помощи полевых узкоколейных железных дорог, а их с такой быстротой не проложишь. Продвинувшись верст на 80—90, австро-германцы остановятся, чтобы закрепить за собой пройденный путь, а тем временем генерал Корнилов успеет остановить бегущие войска».
В своих записках генерал едва ли не самую главную вину в сложившемся положении возлагал на Керенского. Он очень скептически оценивал способности Керенского («фигляр-министра») и на посту военного министра, и на посту премьера: «Керенский не умеет стать выше партийного работника той партии, из которой он вышел; он не имеет силы отрешиться от ее готовых рецептов; он не понимает того, что армия в монархии и республике должна существовать на одних и тех же законах организации и бытия, он мечтает о сохранении в армии “завоеваний революции”»; «будем снова болтаться между тремя соснами и искать путь, который ведет к созданию какой-то фантастической “революционной” армии». Самая характерная черта «новоявленного полководца», по мнению Алексеева, — «безграничное самомнение». «Он думает, что его речи столь неотразимо действуют на солдат, что он может заставить их делать все… Где нужна исключительная власть, там неуместны слова, речи, приказы со ссылками на авторитет пресловутого совета рабочих и солдатских депутатов… Для диктаторства у Керенского нет главных данных: умения и спокойной решимости. Кликушество и словоизвержение теперь делу не помогут».
Впрочем, у Керенского, по мнению генерала, еще был шанс изменить положение: «Или Керенский печально сойдет со сцены, доведя Россию до глубокого военного позора в ближайшее время, или он должен будет очнуться, излечиться от своего самомнения и сказать себе, что время слов прошло, что нужна палка, власть, решимость». В частном письме Керенскому от 20 июля 1917 г. Алексеев пытался убедить нового премьера в важности «смелых и решительных» действий по укреплению воинской дисциплины, приводя пример недавних событий т.н. «июльского кризиса»: «События в Петрограде 3—5 июля наглядно показали, что чем глубже нравственное падение толпы, тем более труслива она и тем более легче пасует она перед силой, перед решимостью и смелостью. Быть может, где-либо и произойдут эксцессы. Их можно и нужно задавить железной рукой. Это сохранит нам для последующего сотни и тысячи жизней и устранит возможность повторения бунтов».
