План на коричневой бумаге был моментально одобрен советом директоров, и Бернэм обратился к руководству с просьбой построить «как можно быстрее дешевые деревянные жилища в Джексон-парке для меня и моих сотрудников», квартиры, в которых ему и рабочим предстоит постоянно жить в течение следующих трех лет. Первое жилище, построенное для него, моментально стали называть «хибарой», хотя в ней были широкий камин и винный погреб, содержимое которого Бернэм подобрал сам. Обладая редким для той эпохи даром предвидения, Бернэм понимал, что самые мелкие детали и станут тем фоном, глядя на который люди будут оценивать выставку. Под его бдительный взгляд попала даже официальная печать выставки. «Вы и представить себе не можете, насколько значимым может оказаться дизайн официальной печати выставки, – писал он 8 декабря 1890 года в письме Джорджу Р. Дэвису, генеральному директору выставки, отвечающему за политические вопросы, связанные с ее строительством и функционированием. – Скрепленные ею документы получат очень широкое распространение во многих странах, а следовательно, эта печать попадет в перечень тех тривиальных вещей, по которым люди будут судить о художественных стандартах нашей выставки».
Но все эти детали казались мелкими и малозначимыми в сравнении с единственной и наиболее важной задачей, стоявшей во главе составленного Бернэмом перечня: выбором архитекторов для проектирования основных зданий выставки.
Он и Джон Рут уже давно приняли решение, что общий проект выставки они выполнят сами, и теперь руководство города и выставки ревностно следило за тем, чтобы так оно и было. Гарриет Монро, невестка Рута, вспоминала, как Рут однажды вечером пришел домой «буквально не в себе» – из-за того, что кто-то из архитекторов, которого он раньше считал своим другом, «встретившись в клубе с Бернэмом, демонстративно отказался с ним общаться». Рута это буквально взбесило. «Наверняка он думает, что мы намерены поступить с ним по-свински, прибрав к рукам всю работу!» Он решил, что для сохранения своей репутации ведущего архитектора – в этой роли он будет обязан следить за работой других архитекторов, проектирующих объекты выставки, – сам он не должен будет проектировать ни одного здания.
Бернэм уже окончательно определился с тем, кого решил нанять на работу, но был не вполне уверен в том, насколько единодушно будет воспринят его выбор архитекторами, работающими подчас в совершенно противоположных стилях. Он намеревался пригласить лучших архитекторов Америки – причем не только за их талант, но также и за то, что их неожиданное объединение в единый архитекторский коллектив разом перечеркнет распространенное в восточной части страны убеждение, что целью Чикаго является всего лишь постройка национальной выставки.
В декабре месяце, еще не имея официального поручения, Бернэм, никого об этом не информируя, пишет приглашения пяти архитекторам – «с чувством полной уверенности, что свою точку зрения я смогу отстоять». И практически сразу после этого Комитет по землеотводу и строительству наделяет его полномочиями пригласить пятерых человек для включения в штат работников по устройству выставки. Излишне говорить, что эти пятеро были величайшими архитекторами из всех, кого произвела на свет Америка, но трое из этой пятерки были из земли «нечистых созданий»: Джордж В. Пост
[85], Чарльз Макким
[86] и Ричард Хант
[87], наиболее выдающиеся архитекторы страны. Двое других из этой пятерки были Роберт Пибоди
[88] из Бостона и Генри Ван Брант из Канзас-Сити.
Бернэм не пригласил никого из местных, чикагских архитекторов, несмотря на то, что город гордился своими пионерами в архитектуре, такими как Салливан, Адлер, Джинни, Беман, Кобб и другие. Непонятно почему и вопреки своему дару предвидения Бернэм не учел того, что в Чикаго могут истолковать его выбор как предательство.
* * *
Сейчас Бернэма, сидящего в купе пульмановского вагона, волновало то, что лишь один из кандидатов, а именно Ван Брант из Канзас-Сити, ответил ему (и даже с некоторым энтузиазмом). Что же до остальных, то они выразили всего лишь прохладно-безразличное согласие встретиться с Бернэмом, когда он прибудет в Нью-Йорк.
Бернэм, готовясь к этой поездке, попросил Олмстеда поехать с ним, рассчитывая на то, что в Нью-Йорке репутация этого ландшафтного дизайнера поможет ему, придав предложениям бо́льшую весомость, но Олмстед не смог отлучиться из дому. И вот теперь Бернэм ясно видел перед собой перспективу встретиться в одиночку с этими легендарными архитекторами – один из них, Хант, слыл к тому же человеком легендарной несдержанности и вспыльчивости.
Почему они проявили такое безразличие? И как они отнесутся к его попыткам убедить их? А если они откажутся и об их отказе станет известно широкой публике, что тогда?
Ландшафт за окном немного успокоил его. Когда поезд мчался через Индиану, он догнал холодный фронт. Температура резко понизилась. Сильные порывы ветра обрушились на вагоны, а какие-то невидимые ледяные хлысты, казалось, подстегивали поезд, прорывавшийся сквозь ночь.
* * *
Но было и кое-что, чего Бернэм не знал. Вскоре после получения его письма архитекторы восточных областей страны – Хант, Пост, Пибоди и Макким – собрались на встречу в офисе компании «Макким, Мид энд Уайт» для того, чтобы решить, будет ли выставка чем-то большим, чем просто выставка раскормленного скота. Во время этой встречи Хант – архитектор, которого Бернэму хотелось нанять больше всего, – объявил о своем намерении не участвовать. Джордж Пост убедил его, по крайней мере, выслушать то, что собирается сказать Бернэм, потому что если Хант уйдет, то и остальные почувствуют необходимость последовать его примеру – так велико было влияние Ханта.
Макким открыл встречу расплывчатыми рассуждениями о выставке и ее перспективах. Хант резко прервал его: «Макким, да бросьте вы ваши чертовы преамбулы. Давайте ближе к фактам!»
* * *
В Нью-Йорке всю неделю дул сильный, резкий ветер. Навигация по покрытому льдом Гудзонову проливу прервалась в тот год раньше, чем когда-либо, начиная с 1880 года. Утром в четверг, завтракая в своем отеле, Бернэм с тяжелым сердцем прочел в газете о том, что лопнул один из частных банков в Чикаго, «С. А. Кин энд Компани». Это был еще один знак надвигающейся паники.
