* * *
Дом погрузился в зловещую могильную тишину, в которой слышались только шипение газовых ламп и слабое тиканье часов. Бернэм спустился на нижний этаж. Он не почувствовал, что за ним кто-то пристально наблюдает. Тетушка Гарриет Монро, которую звали Нети, сидела на ступеньке лестничного пролета, ведущего из комнаты на второй этаж. Женщина прислушивалась к шагам Бернэма. Огонь, горевший в камине за его спиной, отбрасывал огромные тени на противоположную стену. «Я все время работал, – ни к кому не обращаясь, произнес Бернэм, – я задумал и все время мечтал о том, чтобы мы стали величайшими архитекторами в мире… я заставил его поверить в это и постоянно укреплял его в этом мнении… и вот теперь он мертв… проклятие!.. проклятие!.. проклятие!»
* * *
Смерть Рута потрясла Бернэма и потрясла Чикаго. Восемнадцать лет Бернэм и Рут были партнерами и друзьями. Каждый знал мысли другого. Каждый мог полностью положиться на партнера, мог доверять его опыту и уменью. И вот теперь Рута не стало. Многие считали, что смерть Рута может означать и смерть выставки. Почти во всех номерах газет печатались интервью руководящих деятелей города, в которых они изображали Рута «локомотивом» работ, связанных с устройством выставки, и сетовали на то, что без него город едва ли сможет воплотить свои мечты в жизнь. «Трибюн» писала, что Рут был «несомненно наиболее выдающимся архитектором Чикаго, да и во всей стране вряд ли кто-либо мог превзойти его». Эдвард Джефферей, председатель Комитета по землеотводу и строительству, говорил: «Нет среди архитекторов человека, обладающего такой гениальностью и способностями, которые требуются для того, чтобы подхватить работу по созданию выставки, работу, которую выпустил из своих рук мистер Рут».
Бернэм хранил молчание. Он размышлял о том, чтобы самому отстраниться от работ, связанных с выставкой. Две силы боролись внутри его: скорбь и желание закричать во весь голос о том, что это он, Бернэм, был тем самым «локомотивом», организовавшим архитектурное проектирование выставки; что это он, Бернэм, был тем самым партнером, который создал и раскрутил фирму «Бернэм энд Рут», и что под его руководством она постоянно достигала новых архитектурных высот.
Архитекторы с востока отбыли восвояси в субботу, 17 января. В воскресенье Бернэм присутствовал на поминальной службе по Руту в его доме на Астор-плейс и на его погребении на Грейслендском кладбище – чудесном приюте для состоятельных усопших, расположенном в нескольких милях от Петли.
В понедельник Бернэм уже опять сидел за письменным столом и написал двенадцать писем. В кабинете Рута, смежном с его кабинетом, было тихо, дверь была задрапирована материей в гамме цветов национального флага. Воздух был наполнен запахами оранжерейных цветов.
Задачи, которые предстояло решить Бернэму, казались сейчас более пугающими, чем раньше.
* * *
Во вторник в Канзас-Сити лопнул один из крупных банков. В следующую субботу Лайман Гейдж объявил о своем уходе с 1 апреля с поста президента выставки в связи с необходимостью уделять повышенное внимание своему собственному банку. Генеральный директор выставки, Джордж Девис, поначалу отказывался в это верить. «Да это же чушь, – отмахнулся он, услышав эту новость. – Гейдж должен быть с нами. Нам без него не обойтись».
А между тем работать надо было не покладая рук. Как и опасался Бернэм, руководители профессиональных союзов начали использовать будущую выставку как средство достижения таких целей, как установление минимальной оплаты труда и восьмичасового рабочего дня. Кроме того, существовали реальные угрозы пожара, погодных катаклизмов, болезней; редакторы иностранных изданий уже задавали на своих страницах вопрос, кто отважится посетить выставку, зная о проблемах с чикагской канализацией, ставших уже притчей во языцех. Никто еще не забыл того, как в 1885 году сточные воды явились причиной вспышек холеры и брюшного тифа, унесших жизни десяти процентов населения города.
Темные силы объединялись и группировались в дыму, окутавшем город. Где-то в самом сердце Чикаго некий молодой ирландский иммигрант погрузился еще глубже в безумие – это было что-то вроде преамбулы к действу, которое впоследствии повергнет в шок всю нацию и разрушит то, что в мечтах Бернэма должно было стать величайшим событием всей его жизни.
Совсем рядом с ним подняло голову и более странное существо, тоже волнуемое предвкушением. «Я родился с дьяволом внутри, – писал он. – Я не мог не считаться с тем фактом, что я – убийца, так же как поэт не может подавить в себе страсть к песне».
Часть II. Ужасный бой
Чикаго, 1891–1893
Заседание
Во вторник, 24 февраля 1891 года, Бернэм, Олмстед, Хант и остальные архитекторы собрались в библиотеке на верхнем этаже «Рукери» для того, чтобы представить чертежи основных построек выставки Комитету по землеотводу и строительству. Архитекторы собрались заранее и все утро совещались под председательством Ханта. Из-за подагры он был вынужден положить болевшую ногу на стол. Олмстед выглядел усталым, но на его сером лице глаза под совершенно голым черепом блестели как лазуритовые шарики. В группе появился новый человек, Огастес Сен-Годен
[106], один из наиболее известных американских скульпторов, которого Чарльз Макким пригласил, чтобы оценить проект. Члены Комитета по землеотводу и строительству прибыли в два часа, моментально наполнив библиотеку запахами сигар и шерсти, долго бывшей на морозе.
Освещение комнаты было тусклым, поскольку солнце давно уже перешло зенит. Порывы ветра колотили по окнам. В камине в северной стене с треском и шипением полыхало мощное пламя, создавая в комнате эффект сухого сирокко
[107], покалывающего и пощипывающего замерзшую кожу.
Хант сделал быстрый жест рукой, и архитекторы начали работать.
Один за другим они выходили вперед, разворачивали чертежи и закрепляли их на стене. Ни от кого не укрылось, что между архитекторами что-то произошло – в комнату словно проникла какая-то новая сила. Они говорили, по словам Бернэма, «почти шепотом».
Каждое здание было более прекрасным, более продуманным, чем предыдущее, но все они были просто потрясающими – фантастические постройки, выполненные в невиданном доселе масштабе.
Хант нетвердой походкой прошел вперед и предъявил к показу административное здание, которое, как предполагалось, будет самым важным из всех построек на выставке; через расположенный в нем главный вход пройдет бо́льшая часть посетителей. В центре здания располагался восьмиугольник, увенчанный куполом, пик которого поднимался на 275 футов над поверхностью земли – выше, чем купол Капитолия.
Следующий представленный объект был еще больше. Возведенный в соответствии с проектом Джорджа Б. Поста павильон «Изготовление продукции. Основы научных знаний» стал бы самым большим из когда-либо построенных зданий, а на его постройку потребовалось бы вдвое больше стали, чем на постройку Бруклинского моста. К тому же все его внутренние помещения предполагалось осветить электрическими лампами. Для доставки посетителей на верхние уровни здания предполагалось установить в нем двенадцать лифтов на электрической тяге. Четыре лифта, смонтированных в центральной башне, предназначались для подъема посетителей на расположенный на высоте 220 футов внутренний мост, по которому они смогут выйти на внешний променад, чтобы полюбоваться потрясающим видом дальнего берега озера Мичиган; «такой панорамы, – как впоследствии было сказано в одном из путеводителей, – прежде не доводилось видеть ни одному из смертных».
