Вскоре после этого совещания Олмстед составил стратегию преобразования Джексон-парка. Написанная им десятистраничная докладная записка содержала основы всего, что относится к ландшафтной архитектуре и что не однажды было проверено им; он объяснял, как должны создаваться зрительные эффекты посложнее какого-нибудь сочетания стебельков и лепестков.
Особое внимание он уделил центральной лагуне выставки, которую его землечерпалки вскоре начнут отделять перемычкой от берега в Джексон-парке. Эти же землечерпалки создадут в центре лагуны остров с простым названием Лесистый. Главные постройки выставки поднимутся вдоль отдаленных от озера берегов. Олмстед считал лагуну наиболее важным элементом выставки. Подобно Главной площади, которая представляет собой архитектурное сердце выставки, Центральная лагуна должна явиться центром созданного для нее ландшафта.
Его основной целью было то, чтобы ландшафт выставки создавал ауру «таинственного поэтического воздействия». Цветы не должны использоваться так, как их использует обычный садовник. В данной ситуации каждый цветок, кустарник и дерево должны взаимодействовать с глазом – так, чтобы каждый природный элемент способствовал восприятию ландшафта в целом. Это может быть достигнуто, как указывал Олмстед, «посредством замысловатого соединения в одно целое листвы различных форм, чередованием и продуманным смешением бросающихся в глаза при хорошем освещении листьев и стеблей различных зеленых оттенков с другими листьями и стеблями, расположенными позади или под ними, и поэтому менее заметными и более затененными и лишь частично освещенными лучами света, отраженными от воды».
Он надеялся, что перед глазами посетителей выставки предстанет своеобразный цветовой калейдоскоп: внутренние поверхности листьев, искрящиеся отраженным светом, яркие красочные вспышки между толстыми стеблями высокой травы, колышущимися под бризом. «Нигде, – писал он, – не должно быть никакого выставления напоказ цветов ради того, чтобы привлечь к себе внимание. Наоборот, цветы следует использовать для создания эффекта скопления ярких световых пятен и их мерцания, которое обеспечится за счет того, что свет будет не полностью проходить сквозь пояс основного озеленения. Следует избегать всего, что будет иметь хотя бы едва заметное сходство с вычурно-показным выставлением цветов напоказ».
Осока, широколистная трава и грациозный камыш должны быть высажены по береговой линии Лесистого острова так, чтобы создать плотность и густоту, а также «послужить зыбким, проницаемым для взгляда экраном, за которым глаз сможет рассмотреть цветы. Если бы эти цветы росли на открытом месте, они бы слишком назойливо и бесцеремонно притягивали к себе внимание». Мысленно он представлял себе «густые заросли узколистного рогоза, над которыми возвышались бы камыши, ирисы, кучные стебли рогоза широколистного, из которых выглядывали бы цветущие растения, такие как огненно-красные кардинальские лобелии и желтые вьющиеся лютики, высаженные, если потребуется, на невысоких холмиках, приподнятых настолько, чтобы быть чуть заметными среди колышущихся зеленых стеблей, образующих передний план».
На дальнем берегу под террасами зданий он планировал высадить растения, источающие благоухание, такие как жимолость и ольхолистная клетра, чтобы источаемый ими аромат проникал в ноздри посетителей, проходящих по террасам, с которых открывается вид на остров и лагуну.
Общее воздействие от этого, писал он, «состоит в создании у посетителей ощущения, что перед ними театральная сцена, на которой на одно лето разместилась выставка».
Одно дело изложить на бумаге все, что предстает перед твоим мысленным взором, но совсем другое – воплотить все увиденное в реальность. Олмстеду было уже почти семьдесят, во рту у него горело, в голове шумело, каждую ночь он пребывал в пустыне бессонницы. Даже и без этой выставки у него был полный портфель неотложных, находившихся в работе заказов, главными из которых были площадки в «Билтморе»
[108] и имение Вандербильта в Северной Каролине. Если все пойдет хорошо – если его здоровье не ухудшится еще больше, если удержится нормальная погода, если Бернэм закончит постройку основных зданий вовремя, если забастовщики не сорвут работы, если многочисленные комитеты и директора, которых Олмстед называл «наша неисчислимая армия руководителей», поймут, что надо оставить Бернэма в покое, – Олмстед, возможно, сможет решить свою задачу вовремя.
Один из корреспондентов журнала «Инжиниринг мэгезин»
[109] задал вопрос, который почему-то не возник ни у кого из присутствовавших в «Рукери»: «Неужели возможно, что такой огромный комплекс строительных работ, намного превосходящий тот, что был выполнен к Парижской выставке 1889 года, будет завершен за два года?»
* * *
Бернэма совещание в «Рукери» также и по той же причине лишило покоя: времени оставалось очень мало. На все, казалось, уходило больше времени, чем требовалось, и ничего не шло гладко. Первые реальные работы в Джексон-парке начались 11 февраля, когда пятьдесят итальянских иммигрантов, нанятых чикагской компанией «Макартур бразерс», приступили к рытью дренажной траншеи. Эта рутинная операция практически ничего не значила. Однако известие о начале работ быстро распространилось по городу, и пятьсот мужчин, членов профсоюза, нагрянули в парк и выгнали оттуда итальянцев. Спустя два дня, 13-го числа, в пятницу, шестьсот человек собрались в парке, чтобы выразить Макартурам протест против того, что они называли «наймом импортных рабочих». На следующий день две тысячи человек с кольями в руках двинулись в наступление на рабочих Макартура, захватили двоих и принялись избивать. Прибыла полиция. Толпа попятилась назад. Макартур обратился к мэру города, Крегьеру, с просьбой о защите; Крегьер поручил совету городской мэрии в лице молодого юриста по имени Кларенс Дэрроу заняться этим делом. Через два дня вечером члены профсоюза встретились с руководящими работниками выставки и предъявили им свои требования: ограничить рабочий день восьмью часами; платить зарплату по шкале, принятой профсоюзом, и в первую очередь нанимать на работу членов профсоюза. После двухнедельного размышления совет директоров выставки согласился на установление восьмичасового рабочего дня, обещав обдумать остальные требования.
Помимо этого, возник конфликт в руководстве выставки. Национальная комиссия, сформированная из политиков и возглавляемая генеральным директором Джорджем Дэвисом, настаивала на передаче финансового контроля в ее руки; Выставочная компания, в которую входили ведущие чикагские бизнесмены, а президентом был Лаймон Гейдж, была категорически против, мотивируя это тем, что компания увеличит смету и потратит деньги так, как ей будет угодно.
Комитеты управляли всем. В своей частной практике Бернэм привык держать под контролем все расходы, связанные со строительством небоскребов. А теперь ему было необходимо согласовывать с исполнительным комитетом Выставочной компании каждый свой шаг, даже покупку чертежных досок. Все это приводило его в отчаяние. «Нам необходимо немедленно покончить с этим, – объявил Бернэм. – Эти задержки кажутся бесконечными».
