Сочные растения, растущие в цветочном питомнике, должны были попасть в грунт парка, очищенный от всей растительности. Поэтому рабочие удобрили почву, внеся в нее тысячу нагруженных доверху тачек навоза, привезенного со скотопрогонных дворов, и еще две тысячи тачек навоза, собранного от лошадей, работавших в Джексон-парке. Такие большие площади унавоженной земли также явились источником проблемы. «Очень плохо было во время жаркой погоды, когда южный ветер буквально слепил глаза и людей, и животных, – писал Рудольф Ульрик, старший представитель и ландшафтный инспектор Олмстеда в Джексон-парке, – но еще хуже было при влажной погоде: только что сформированная почва, которая еще не была дренирована, тут же напитывалась водой».
Лошади увязали в ней по брюхо.
* * *
Последний архитекторский проект был завершен лишь в середине лета 1891 года. После получения каждого проекта Бернэм объявлял тендер на постройку. Понимая, что задержки, допущенные архитекторами, нарушили все заранее составленные планы, он включал в контракты такие условия, которые делали его «царем», как отмечала газета «Чикаго трибюн». В каждый контракт было включено условие, жестко оговаривающее срок завершения работ и предусматривающее применение финансовых санкций за каждый просроченный день. 14 мая Бернэм поместил в газете рекламное объявление о первом контракте на строительство павильона «Горное дело. Добыча полезных ископаемых». Он хотел завершить эти работы к концу года, поскольку в таком случае около семи месяцев оставалось бы на строительные работы (примерно столько времени требуется домовладельцу XXI века на постройку нового гаража). «Он назначил себя арбитром при решении всех спорных вопросов, и его решение являлось окончательным и не подлежало обжалованию, – сообщала «Трибюн». – Если, по мнению мистера Бернэма, исполнитель работ не располагал достаточным количеством людей для завершения работ в установленные сроки, мистер Бернэм был вправе самостоятельно нанять дополнительное количество людей с отнесением затрат на счет исполнителя работ». Павильон «Горное дело. Добыча полезных ископаемых» был первым из основных выставочных зданий, с которого начались строительные работы, но само строительство развернулось лишь 3 июля 1891 года, когда до Дня Посвящения оставалось менее семнадцати месяцев.
После того как строительство этого павильона наконец-то пошло, коммерческая активность за пределами Джексон-парка начала усиливаться. Полковник Уильям Коуди – Буффало Билл – пожелал заключить договор на свое шоу «Дикий Запад», с которым он только что вернулся после успешного турне по Европе, но Комитет демонстрационных методов и средств отверг его предложение как «не соответствующее тематике выставки». Коуди со своим необузданным нравом приобрел большой участок земли, прилегающий к парку. Некий предприниматель из Сан-Франциско по имени Сол Блум, двадцати одного года, решил, что Чикагская выставка наконец-то даст ему возможность извлечь пользу из активов, приобретенных им два года назад на Парижской выставке. Выставив на Парижской выставке экспозицию «Алжирская деревня», вход на которую был по отдельным билетам, он заодно купил право демонстрировать эту деревню и ее обитателей на всех последующих мероприятиях подобного типа. Комитет демонстрационных метод и средств отверг и это предложение. Блум вернулся в Сан-Франциско с намерением действовать другим, более утонченным способом, который должен был принести ему намного больше того, о чем он просил. Между тем молодой лейтенант Шафельдт добрался до Занзибара. 20 июля он телеграфировал председателю выставки Уильяму Бейкеру, что наверняка сможет доставить из Конго столько пигмеев, сколько пожелает, если на это будет получено согласие короля Бельгии. «Эти пигмеи очень нужны председателю Бейкеру, – писала «Трибюн», – а также и всем членам руководящих органов выставки».
На чертежном столе выставка, бесспорно, выглядела впечатляющей. Центром выставки была Главная площадь, которую все уже постепенно начинали называть площадью Славы. С окружающими ее огромными дворцами, спроектированными Хантом, Постом, Пибоди и другими архитекторами, площадь наверняка будет великолепной, но сейчас, когда почти каждый штат страны намеревался построить на выставке свое здание, все выглядело так, будто на площади вели работу две сотни компаний, которыми руководили иностранные правительства. Строящаяся выставка обещала превзойти Парижскую по всем показателям – с каждым из этих показателей все было ясно, кроме одного, и именно он постоянно причинял беспокойства Бернэму: до сих пор не было ничего реально запланированного, что было бы под стать Эйфелевой башне, не говоря уже о том, чтоб превзойти ее. Высотой почти в тысячу футов, эта башня оставалась самым высоким сооружением в мире, а кроме того, являлась постоянным и невыносимым напоминанием о триумфе Парижской выставки. Боевым кличем директоров выставки стало «Превзойти и забыть Эйфеля».
Состязание, затеянное «Трибюн», взметнуло целый вал невероятных предложений. С. Ф. Ричел из Бриджпорта, штат Коннектикут, предложил построить башню-основание высотой в сто футов и шириной в пятьсот футов; на ней Ричел предлагал установить вторую башню, на которой затем установить третью. Сложная система гидравлических труб и насосов, смонтированная на стыках, будет телескопически поднимать башни вверх. Это путешествие займет несколько часов, а затем система постепенно опустит башни вниз, придав составной конструкции ее первоначальную конфигурацию. Наверху башни должен будет разместиться ресторан, хотя, если говорить откровенно, разместить там публичный дом было бы как раз то, что надо.
Другой изобретатель, Дж. В. Маккомбер, представляющий компанию «Чикаго-Тауэр спирал-спринг эсеншн энд тобогген транспортейшн», предложил башню высотой 8947 футов, почти в девять раз выше Эйфелевой, с основанием диаметром в одну тысячу футов, утопленным в землю на двести футов. Поднятые над землей рельсы проложат от ее вершины пути до Нью-Йорка, Бостона, Балтимора и других городов. Посетители выставки, готовые завершить свой визит на выставку и достаточно смелые для того, чтобы подняться на лифтах наверх, оттуда начнут свой путь обратно домой. «Поскольку стоимость башни и наклонных рельсовых спусков – дело второстепенной важности, – отметил мистер Маккомбер, – я не упоминаю об этом сейчас, но обещаю представить расчеты по первому требованию».
Третье предложение требовало от посетителей выставки проявить еще бо́льшую храбрость. Изобретатель, представившийся только инициалами Р. Т. Е., предложил башню высотой четыре тысячи футов, на которой он предполагал закрепить трос длиной две тысячи футов, изготовленный из «лучшей резины». К нижнему концу троса будет прикреплен вагон с сиденьями для двухсот человек. Вагон с сидящими в нем пассажирами будет съезжать с платформы и беспрепятственно падать вниз, насколько позволит эластичный трос, потом вагон будет подниматься вверх и продолжать движение вверх-вниз до полной остановки. Этот изобретатель добавлял, что в целях безопасности земля «будет покрыта слоем перьев толщиной в восемь футов».
Все буквально зациклились на башнях, но что до Бернэма, то он не считал башню наилучшим выходом из положения. Эйфель сделал это первым и сделал лучше всех. Помимо того, что его башня была высокой, она являла собой грацию, застывшую в металле, в ней словно воплотился дух этого века, как это было в свое время с Шартрским собором
[117]. Построить на этой выставке башню означало бы пойти по стопам Эйфеля на территорию, которую он уже завоевал для Франции.
