Холмс знал, что он имеет огромное влияние на Джулию. Он обладал, во-первых, полученной им от природы способностью влиять на мужчин и женщин, которая была спрятана за внешней оболочкой фальшивой искренности и теплоты; во-вторых, общество хорошо относилось к нему и одобряло все его дела и поступки, и именно этот козырь он использовал сейчас против нее в своей игре. Хотя внебрачные сексуальные связи стали делом обычным, общество терпимо относилось к ним только тогда, когда их подробности и последствия оставались в секрете. Магнаты, владеющие консервными заводами, убегали с горничными, а президенты банков соблазняли машинисток; при необходимости их доверенные лица устраивали тайную поездку в Европу для посещения хирургической клиники, где работали мало кому известные, но квалифицированные в своем деле врачи. Беременность вне брака означала позор и нищенское существование по причине увольнения с работы. Джулия сейчас целиком и полностью принадлежала Холмсу, словно была его рабыней, как в прежние времена, а он упивался своей властью над ней. Операция, сказал он Джулии, состоится в канун Рождества.
Выпал снег. Колядовщики ходили от дома к дому по Прерия-авеню, время от времени прерывая свои песнопения и заходя то в один, то в другой дом выпить горячего сидра с пряностями и какао. В воздухе стоял запах каминного дыма и жареных уток. В северной стороне, на Грейслендском кладбище, молодые пары катались наперегонки на санках по припорошенной снегом ухабистой дороге; девушки, сидевшие в санях, кутались в одеяла и скрывались под ними с головой, когда сани проезжали мимо «Вечного молчания» – семейной усыпальницы Декстеров
[127], – где на постаменте стоял высокий, мрачного вида стражник с низко опущенным капюшоном, его лицо едва можно было различить только с близкого расстояния, а если смотреть издали, то под капюшоном виднелась лишь темнота. Заглянуть в эту темноту, гласила легенда, значило заглянуть в потусторонний мир. В доме 701 по Тридцать шестой улице в Энглвуде Джулия Коннер уложила свою дочь в постель, стараясь изо всех сил вызвать на лице девочки улыбку и своими рассказами подогреть желание ребенка поскорее дождаться Рождества. Ну конечно же, придет Санта-Клаус и принесет чудесные подарки. Холмс обещал подарить Перл кучу игрушек и сладостей, да и сама Джулия надеялась получить от него что-либо действительно стоящее – в отличие от того, что она могла получить от своего бедного добросердечного Неда.
За пеленой снега слышался приглушенный стук копыт проходящих лошадей. Омнибусы на шипованных противоледяных шинах пересекали бульвар Уоллес.
Джулия сошла вниз, в вестибюль квартиры, в которой жили мистер и миссис Джон Кроу. Джулия и миссис Кроу подружились, и теперь Джулия пришла помочь миссис Кроу нарядить рождественскую елку в их квартире, поскольку утром это будет сюрпризом для Перл. Джулия рассказала обо всем, что она и Перл намерены делать на следующий день, а также сообщила ей о своей скорой поездке в Давенпорт
[128] на свадьбу своей старшей сестры – «старой девы», как назвала ее миссис Кроу, – которая, ко всеобщему удивлению, вдруг собралась замуж за железнодорожного рабочего. Джулия ожидала бесплатного билета на поезд, который жених старшей сестры должен был прислать по почте.
Джулия ушла от соседей поздно вечером в хорошем настроении. Впоследствии миссис Кроу вспоминала: «В наших с ней разговорах не промелькнуло ничего такого, что навело бы кого-либо из нас на мысль, что она собирается уйти из дому этой ночью».
* * *
Холмс встретил Джулию приветливым возгласом «Счастливого Рождества!» и обнял ее, затем, взяв за руку, повел в одну из комнат второго этажа, которую подготовил под операционную. Там стоял стол, накрытый белой простыней. Ящики с наборами хирургических инструментов были открыты, а вынутые из них инструменты разложены в форме подсолнуха с лепестками из полированной стали. Инструменты вызывали страх: медицинская пила, расширитель желудка, трокар
[129] и трепан
[130]. Инструментов наверняка было больше, чем ему в действительности требовалось, и все они были разложены так, что Джулия волей-неволей смотрела на них и чувствовала слабость от их яркого, угрожающего блеска.
На нем был белый фартук, рукава рубашки он закатал. Возможно, он только что снял свой котелок. Руки он не вымыл и маску на лицо не надел. В этом не было необходимости.
Она ухватилась за его руку. «Боли ты не почувствуешь», – заверил ее Холмс. Она проснется такой же здоровой, но без обузы, которую носит сейчас внутри своего тела. Он извлек пробку из темно-желтого стеклянного флакона и быстрым взмахом ладони направил поднявшийся из горлышка серебристый пар к своим ноздрям. После этого Холмс смочил хлороформом сложенную в несколько слоев матерчатую салфетку. Она еще сильнее сжала его руку, от этого он почувствовал какое-то странное возбуждение. Он накрыл салфеткой ее нос и рот. Ее веки задрожали и глаза закатились, после чего наступило неизбежное рефлексивное нарушение работы мышц, подобное «бегу» во сне. Она отпустила его руку и разжавшимися пальцами оттолкнула ее от себя. Ее ступни задергались, словно она отбивала быструю дробь по невидимому барабану. Холмс и сам почувствовал сильное возбуждение. Джулия старалась оттолкнуть его руку, но он был готов к этой внезапной вспышке мышечного возбуждения, которое всегда предшествует ступору, и изо всех сил прижал к ее лицу смоченную хлороформом салфетку. Она забилась под его руками. Силы постепенно покинули ее, она стала медленно и плавно размахивать руками, прекратив выбивать дикую дробь. В балете началась пасторальная сцена.
Прижимая рукой салфетку к ее лицу и взяв флакон с хлороформом в другую руку, он вылил на салфетку в промежутки между пальцами еще жидкости; ощущение холода от хлороформа, попавшего на пальцы, доставляло ему удовольствие. Ее рука свесилась со стола, а затем почти сразу свесилась и вторая. Ее веки задрожали и закрылись. Холмс не думал, что у нее хватит ума на то, чтобы притвориться впавшей в кому, но на всякий случай он все-таки крепко держал ее. Через короткое время он, взяв ее за запястье, нащупал ослабевший пульс, подобный стуку колес уезжаюшего вдаль поезда.
Он снял фартук, опустил рукава. Он чувствовал легкое головокружение от запаха хлороформа, к тому же то, что он только что проделал, возбудило его. Это ощущение было, как всегда, приятным; его тело чувствовало какое-то теплое расслабление, какое всегда возникало в нем после долгого сидения перед горящим в печи огнем.
Он заткнул пробкой флакон с хлороформом, взял свежую простыню и спустился вниз, в прихожую, где была дверь в комнату Перл. Войдя в прихожую и посмотрев на свои ручные часы, он увидел, что Рождество уже наступило.
