В начале марта Олмстед и Элиот вернулись в Бруклин. Элиот теперь считался полноправным партнером, и фирма стала именоваться по-новому «Олмстед, Олмстед энд Элиот». Работы, связанные с выставкой, велись с огромным отставанием от плана, но собственное здоровье и необходимость следить за ходом работ в других местах заставили Олмстеда покинуть Чикаго. С тяжелыми предчувствиями Олмстед оставил вместо себя Рудольфа Ульрика, к которому он уже начал терять доверие. 11 марта Олмстед послал Ульрику длинное письмо, содержащее в основном инструкции.
«Никогда прежде при выполнении бесчисленного количества проектов, за которые я нес полную ответственность, я не предоставлял такой свободы действий никому из своих помощников или соисполнителей работ, – писал Олмстед. – И в результате обстоятельств, в которых мы оказались по причине смерти мистера Кодмэна и моего пошатнувшегося здоровья, а также из-за возрастающей необходимости заниматься другими проектами, я в сложившейся новой для меня ситуации вынужден прибегнуть к этой политике, а также следовать ее принципам и в дальнейшем. Но не стану скрывать от вас, что я делаю это с чувством большой тревоги и озабоченности».
Он не скрывал, что причина его озабоченности связана с Ульриком и в особенности с его, Ульрика, «органическим пристрастием», не обращая внимания на общую схему проекта, фокусировать свое внимание на мелких проблемах, с которыми вполне могли бы справиться и подчиненные. Эта вызывающая опасения Олмстеда особенность его характера позволяла другим руководящим персонам, и в частности Бернэму, легко воздействовать на него. «Никогда не упускайте из памяти того факта, что в зоне нашей ответственности находятся только ландшафтные художники, работа которых производится непосредственно на полностью законченном и подготовленном ландшафте выставки, – писал Олмстед (курсив его). – Таким образом, наша задача заключается не в том, чтобы создать сад или создать эффект сада, а в том, чтобы взаимодействовать со всем ландшафтом выставки так, чтобы наша часть была частью единого целого; наипервейшим и наиболее важным является общий ландшафт в широком и принятом всеми участниками работ виде… Если из-за нехватки времени и средств или по причине плохой погоды мы окажемся не в состоянии полностью выполнить наши работы по части отдельных ландшафтных украшений, нам это простится. Если же мы окажемся несостоятельными в том, что касается обеспечения широкого воздействия на посетителей всего ландшафта, это будет означать, что мы не выполнили своей главной и самой важной задачи».
Он продолжал указывать Ульрику детали и особенности ландшафтного дизайна выставки, вызывавшие у него наибольшие опасения, а именно: цветовая схема, выбранная Бернэмом и архитекторами. «Позвольте напомнить вам, что все пространство выставки уже получило в народе название «БЕЛЫЙ ГОРОД»… Я опасаюсь, что на фоне голубого неба и голубого озера огромные массивы белых башен, сияющих под ясным, горячим, летним солнцем Чикаго, да еще, если учесть ослепительное сверкание воды, которая по нашему проекту будет и внутри и снаружи разных участков выставки, будут оказывать на посетителей слишком сильное и плохо переносимое воздействие». Это, писал он, делает наиболее важным соблюдение баланса между «плотностью, шириной и густотой зеленых массивов лиственных орнаментов».
Несомненно, мысль о возможной неудаче с ландшафтным оформлением выставки постоянно приходила в голову Олмстеда и тревожила его. Времени оставалось мало, а погода была ужасной. Период весенней посадки растений будет очень коротким. Поневоле Олмстед начал обдумывать условия соглашения об альтернативном варианте работ. Он предупреждал Ульрика: «Не тратьте деньги ни на какие декоративные растения, если у вас не будет твердой уверенности в том, что вам хватит времени и средств, чтобы довести до совершенства то, для чего используете эти растения. Не бойтесь простоты, например, очищенного опрятного торфа. Не бойтесь голых, недекорированных ровных поверхностей».
Намного лучше, поучал Олмстед, не декорировать вообще, чем излишне декорировать. «Давайте помнить, что слишком ровное и простое, пусть даже голое, лучше, чем кричащее, бросающееся в глаза, дешевое и показное. Давайте следовать вкусам джентльменов».
* * *
Падал снег, скрывая все под сугробами. Снегопад продолжался изо дня в день, пока сотни тонн не скопились на крышах павильонов, стоявших в Джексон-парке. Проведение выставки было назначено на теплое время года, с мая до конца октября. Никому из архитекторов не пришло в голову проектировать для своего павильона крышу, способную выдержать столь экстремальную снеговую нагрузку.
Люди, работавшие на строительстве павильона «Изготовление продукции. Основы научных знаний», услышав пронзительный скрежет ломающихся стальных конструкций, стремглав бросились в укрытия. Огромная масса снега и серебристое стекло крыши павильона – этого изумительного чуда конца XIX века, накрывавшего невиданное доселе внутреннее пространство, – рухнули вниз на пол.
* * *
Вскоре после этого какой-то репортер из Сан-Франциско забрел в Джексон-парк. Он шел туда с намерением восхититься громадными достижениями армии рабочих, возглавляемой Бернэмом, но вместо этого едва пришел в себя, до смерти напугавшись тем, что он увидел на фоне застывшего зимнего пейзажа.
«Я не поверил своим глазам, – писал он. – Ведь те, кто руководил стройкой, говорили, что все будет готово к назначенному времени. Но факт, леденящий душу, был прямо перед моими глазами: один лишь Женский павильон выглядел почти готовым».
А ведь выставка должна была открыться через два с небольшим месяца.
Приобретение Минни
Для Холмса первые два месяца 1893 года, несмотря на холода, выдались на редкость удачным временем. Покончив с Эмелиной и втихую избавившись от ее трупа, он был готов сконцентрироваться на своем успешном предпринимательстве. Ему льстило, что оно касается разных сфер деятельности. Холмс был одним из совладельцев компании по производству аппаратов для копирования документов; он занимался продажей лекарственных средств и эликсиров по почте и уже создал собственную компанию по лечению алкоголизма, «Профилакторий «Серебристый пепел» – эхо «золотого» метода лечения доктора Кили; он получал арендную плату с Лоренсов и других съемщиков квартир; ему принадлежали два дома: один на Онор-стрит, другой, новый, в Уилмете: в нем сейчас жила его жена Мирта с дочерью Люси. Проект этого дома он сделал сам, а затем построил, наняв для этого ни много ни мало семьдесят пять рабочих, которым почти ничего не заплатил. А ведь скоро он начнет принимать первых посетителей выставки.
Холмс много времени уделял обустройству своего отеля. Он закупил в мебельной компании «Тоби Фениче» первоклассную мебель; хрусталь и керамику из Франции ему поставила компания «Поттер Крокери» – и снова он не заплатил ни цента, хотя понимал, что вскоре эти компании предпримут попытки получить причитавшееся, предъявив выданные им долговые обязательства. Но это его не тревожило. По своему богатому опыту он знал, что отсрочка и хорошо разыгранное откровенное раскаяние – это самые действенные средства, с помощью которых ему удавалось отражать атаки кредиторов в течение многих месяцев и даже лет, а нередко они вообще навсегда оставляли попытки взыскать с него хоть что-то. Но сейчас, как он чувствовал, в такой длительной игре с поставщиками не будет необходимости, поскольку скоро ему придется покинуть Чикаго. Вопросы миссис Лоренс становились все более конкретными, она словно допрашивала подозреваемого. А в последнее время некоторые из его кредиторов начали проявлять необычно твердую решимость взыскать с него долги. Одна из фирм, «Мерчент энд компани», поставившая железные детали для его сушильной печи и погреба, зашла настолько далеко, что добилась оформления иска на возвращение им купленных ранее изделий этой фирмы. Однако обследовавший дом агент компании не смог обнаружить никаких предметов, которые он мог бы идентифицировать как продукцию, выпущенную «Мерчент энд компани».
