«Повсюду растет интерес к выставке, – сообщал он Бернэму в письме из Балтимора, датированном 20 июня. – Я повсюду вижу свидетельства того, что люди собираются побывать там». Рассказы людей, знакомых с выставкой не понаслышке, вызывали поистине огромный интерес. Священнослужители, побывавшие на выставке и видевшие, как она работает, упоминали о ней в своих проповедях и лекциях. Он испытывал истинную радость, когда слышал, что посетившим выставку больше всего понравились не экспонаты, а выставочные павильоны, водные протоки, ландшафты, которыми выставка их по-настоящему удивила. «Почти все люди, которые побывали на выставке, обнаружили там намного больше того, что обещали им газеты». В заключение он писал: «Я вижу большую приливную волну энтузиазма, которая захлестывает всю страну».
Но от его внимания не ускользали и другие, противоположные факторы. В то время как личные впечатления от выставки были преисполнены энтузиазма, писал Олмстед, «почти постоянно упоминалась ее незавершенность, люди охотно склонялись к мысли, что многое еще предстоит сделать и то, что будет можно будет увидеть потом, будет лучше того, что они видели сейчас». Фермеры планировали посетить выставку после сбора урожая. Многие люди отложили свои поездки в Чикаго в ожидании того, что экономический кризис, причинивший столько бед национальной экономике, и давление со стороны Конгресса в конце концов вынудят железнодорожные компании снизить стоимость проезда до Чикаго. Сыграла свою роль и погода. Будучи уверенными, что в июле и в августе в Чикаго слишком жарко, люди откладывали свои поездки на выставку на осень.
Одним из наиболее негативных факторов, по мнению Олмстеда, было широко распространенное мнение, что любой, осмелившийся предпринять поездку в Чикаго, будет «безжалостно обобран» – и в особенности в многочисленных выставочных ресторанах с их «грабительскими ценами». «Эту жалобу я слышал повсюду, и я уверен, что для людей, еще не побывавших на выставке, тема более чувствительна, чем для вас в Чикаго, – сообщал он Бернэму. – Так считают и богатые, и бедные… я думаю, что сам несколько дней назад заплатил за обед на выставке в десять раз дороже, чем за такой же обед в Ноксвилле, штат Теннесси. Воздействие этого фактора на расчетливых фермеров, еще не побывавших на выставке, будет довольно сильным».
У Олмстеда был и другой повод для волнений из-за высоких цен на еду. «Результатом этого, – писал он, – будет то, что многие люди решат приезжать на выставку со своей провизией, а это, в свою очередь, значительно увеличит замусоренность города оберточной бумагой и объедками».
Сейчас очень важно, утверждал Олмстед, сконцентрировать внимание на освещении в печати таких улучшений жизни, которые люди смогут применить в городах, где они живут. «Сейчас главное внимание нужно уделить рекламе; надо возбудить людей, разжечь в них энтузиазм, основанный на стремлении к тому, что действительно великолепно; вопрос заключается не в том, получат ли люди удовлетворение, а в том, насколько они будут восхищены тем, что они неожиданно для себя увидели на выставке, и в какой степени они смогут заразить своим восхищением других».
Заканчивая письмо, он писал, что некоторые явные недостатки требуют немедленного устранения. Например, гравиевые дорожки, проложенные по территории выставки. «Тут уже не до восхищения, ведь на всей площади выставки едва ли найдется хотя бы одна нормальная гравиевая дорожка, – писал он. – Я полагаю, и не без должных на то оснований, что ни подрядчик, ни инспектор-приемщик, обязанностью которого является требовать от подрядчика выполнения всех обязательств по контракту, никогда не видели по-настоящему хороших гравиевых дорожных покрытий или вообще не представляют себе, что такое дорожка с хорошим гравиевым покрытием. Так какие же дефекты имеют ваши дорожки?» – он пишет «ваши дорожки», не «мои» и не «ваши», несмотря на то, что за их качество отвечал ландшафтный отдел, работавший под его началом: «В некоторых местах из грунта выпирает галечник или мелкие валуны, по которым дамы в летних туфельках не могут сделать и шагу без того, чтобы не почувствовать боли в ногах. В других местах поверхностный материал такой, что при достаточной влажности он становится вязким, а стало быть, неприятным для ходьбы; к тому же без должного ухода липкая грязь, покрывающая дорожки, пристает к обуви и одежде, а это причиняет дамам не только дискомфорт, но и материальный ущерб». Во время своей поездки в Европу он увидел там, что по-настоящему хорошие гравиевые дорожки «должны быть такими чистыми, как пол в гостиной».
Чистота всего комплекса также не соответствует европейским стандартам, а именно этого он и опасался. Мусор можно видеть повсюду, а на его уборку выделено всего несколько человек. Для содержания выставки в чистоте требуется как минимум вдвое больше людей, а проверка их работы должна быть более тщательной. «Я видел бумаги, сметенные, по всей вероятности, с террасы и застрявшие в кустах, растущих между павильонами и лагунами, – писал Олмстед. – Такой дешевый трюк работника, которому поручено содержать в чистоте террасы, должен квалифицироваться как уголовное преступление».
Его также беспокоил шум новых пароходов, которым Бернэм, вопреки его неоднократным протестам, все-таки разрешил плавать по внутренним водным путям выставки вместе с кораблями, оснащенными электродвигателями. «Такие суда дешевы, но вместе с тем при движении по воде они выглядят неуклюжими и некрасивыми и так же смотрятся в том месте выставки, которое люди называют Судом Чести, как корова в цветочном саду».
Однако больше всего Олмстеда тревожило то, что основная часть экспозиции, расположенная в Джексон-парке, была просто скучной. «Посетители слишком торопятся осмотреть все достопримечательности и устают от этого. Перед ними как бы ставится задача, которую надо выполнить, перед тем как идти домой. Такая ситуация создает у толпы унылое настроение, и для преодоления этого следует прибегнуть к энергичным мерам».
Если раньше Олмстед пытался создать своим ландшафтом ауру таинственности в пейзаже, то сейчас он призывал использовать все технические премудрости для создания в глазах зрителей случайных мгновений очарования. Этому способствовали концерты и парады, но все они были слишком «казенными или запрограммированными». А Олмстеду хотелось «незначительных происшествий… которые не выглядели бы предсказуемыми, не казались бы формальными, а воспринимались бы как спонтанные и случайные». Он представлял себе ансамбль французских рожечников, играющих на Лесистом острове; представлял, как их музыка плывет над водой. Он хотел видеть китайские фонарики, висящие над кораблями и над мостами. «Почему бы, нарядившись в маскарадные костюмы, не попрыгать и не потанцевать с тамбуринами, наверняка кто-нибудь видел, как это происходит в Италии? Даже разносчики лимонада могли бы скрасить общую картину, если бы надели на себя красивые наряды; или продавцы выпечки, одетые как повара – в плоских колпаках и с головы до пят во всем белом без единого пятнышка. По вечерам значительные события в Джексон-парке манили бы к себе посетителей от «Мидуэя»: «разве среди большого разнообразия черных, белых и желтых «варваров» нельзя было бы найти, дешево нанять и полностью одеть в национальную одежду тех, кто мог бы ненавязчиво пообщаться с собравшимися на Главной площади?»
