Третьякова часто требовали на допросы и делали с него снимки с бородой без усов, с усами без бороды, с усами и с бородой, с различными шевелюрами. Возвращался расстроенным и ничего не понимал. Мы все считали, что он просто рассказывает нам сказки, и частые допросы означают что-то другое. Наконец, его выпустили, и из верных источников мы узнали, что он говорил правду. Оказалось, что его смешали с бывшим министром Временного правительства, которого немцы считали советским агентом и который исчез
[914]. После освобождения Третьяков стал проявлять большой словесный патриотизм и старался примирить с собой Каплана, меня и некоторых других лиц нашего толка, однако в советские патриоты не лез, и это проявление такта я ставлю ему в плюс
[915].
Буду продолжать рассказ о компьенских днях. Вот еще несколько образчиков тамошней фауны.
Курлов — квазиадвокат, на самом деле — мелкий ходатай по мошенническим делам, спекулянт, поставщик чего-то для немцев и германофил. Черная борода, как бы приклеенная, возбуждает желание дернуть как следует. Во всех обстоятельствах — мелкий доносчик. Племянник шефа жандармов Курлова.
Нидермиллер — петербургский адвокат из балтийских немцев; все время толковал унтерам, что отец его похоронен в Берлине. Обращаясь к нему, немцы прибавляли к фамилии «Herr» — честь, которой другие не имели. Как только немцы приблизились к Ленинграду, Нидермиллер стал публично приглашать лагерных офицеров в гости к себе на Фурштадтскую.
Савич — хромой Савич из известной фамилии биржевиков и ученых
[916]. Человек, старавшийся подвести идеологическую базу под измену родине. Уехал в Берлин и там издавал немецкую рептилию на русском языке
[917]. После освобождения имел наглость появиться в Париже.
«Атаман» Шаповал — организовал по поручению немцев украинскую ячейку в лагере. Меня с ним познакомил Одинец. «Вот идет полковник Шаповал, — сказал он. — Хотите познакомиться?» Я не успел ничего ответить, а Шаповал уже запротестовал: «Я — не полковник, а атаман». Одинец его успокоил: «Я не сомневаюсь, что вы скоро будете маршалом».
Шаповал поселил своих украинцев в отдельном бараке и запретил им говорить по-русски и разговаривать с нами. Через короткое время он был освобожден и перед уходом наобещал им всяких благ. Блага не приходили, немцы забыли о них, а русские, встречая, говорили: «Ну, что же, батько втик?» — и те печально опускали головы и отвечали: «Втик». Я знаю, что Шаповал отправился на Украину, но, что там с ним произошло и куда он девался, неизвестно. Надеюсь, не избежал той участи, которую заслужил.
Вот, наконец, генерал Шатилов. Этот господин возбуждал сомнения даже в своих единомышленниках. В генерал-лейтенанты он пролез, дав слово Деникину, что он — уже генерал-майор, а был всего только полковником. Относительно обращения его с денежными суммами тот же Деникин говорил, что Шатилова нельзя оставить в одной комнате с деньгами, как бы мало их там ни было. Испанская война стала для него золотым дном: он поставлял Франко русских офицеров из Российского воинского союза как шпионов и инструкторов и получал за это крупные суммы, которые в кассу союза не попадали. Для меня безразлично, куда эти деньги попадали, но это обрисовывает ясно фигуру Шатилова.
В лагере он принадлежал к группе, которая именовала себя «Новая Европа». Это не спасло его от доносов своих же товарищей. Его вдруг стали вызывать на допросы, и там задавались ему вопросы, вроде этого: «Сколько заплатил вам Троцкий за то, что вы проиграли такое-то сражение во время гражданской войны?» Держали его в лагере довольно долго; был освобожден приблизительно одновременно со мной. Упомяну заодно, что на суде по делу Плевицкой он выступал как свидетель против этой женщины, которая часто поддерживала его деньгами, и ее защитник Филоненко рассказал о нем суду довольно живописные детали
[918].
Еще несколько компьенских фигур меньших калибров и всякого толка.
Акутин — одно время заведовал одним из бараков; казался безобидным; выйдя из лагеря, определился на службу к немцам в качестве члена артели по вывозу еврейских имуществ; на этом деле все они наживались, и он нажился. Эти имущества вывозили к Gare Austerlitz, где находился особый еврейский лагерь, и там, под руководством Акутина, заключенные грузили товарные поезда. По словам Каплана, который сидел там и работал под руководством Акутина, последний отличался особенной жестокостью и бессердечием в обращении с заключенными.
Бологовский — русский, принявший югославское гражданство; певец, гитарист, танцор, рассказчик, все, что угодно, и все не без таланта. Неожиданно оказался сродни Чахотину: дочь Бологовского была замужем за одним из сыновей Чахотина. Внешне он держал себя прилично, и мы все должны быть ему благодарны, так как его эстрадные выступления развлекали и помогали нам существовать.
Биренбаум Владимир Александрович — очень сомнительная личность: еврей, крещенный в лагере же отцом Константином, лез к немцам с изъявлениями преданности, просил о приеме в SS; все это — без результата. После освобождения Франции появился снова в качестве резистанта-офицера.
Вадяев, тоже еврей, родившийся в Бухаре и выдававший себя за бухарца-мусульманина, в чем я не упрекаю его, но то, что он лизал немцам самые пахучие места, этого простить ему нельзя. Стал заведующим нашим бараком после освобождения Vovo de Russie и на этом посту был невозможен по своей трусости, придирчивости к нам, мелочности, заискиванию немецкого благоволения. Он был когда-то старшим приказчиком у наших бухарских друзей — Мирзы Мухетдинова, знал все его семейство и всех его друзей, знал, конечно, и Ивана Григорьевича, и Николая Владимировича, и все наше семейство, но углублять этот сюжет в разговорах с ним я никак не мог.
