Отмечу перепуг, который мы имели в это время. Couvre-feu существовал, но наблюдения в деревне не было, и никто с этим не считался. Однажды мы возвращались из Chapelle с продовольствием, заехали в Meun к Géault, чтобы в обмен на вино получить молока, и задержались. Как всегда, при таких оказиях с нами был велосипед. Вот мы — уже на улице, ведущей к нашему дому, и он виден издали. Что такое? Около дома какие-то автомобили с факелами, снуют взад и вперед немецкие солдаты. «Не иначе, как за нами», — решаем мы, и сейчас же с велосипедом и провиантом прячемся в кустах около дороги. Как раз в этот момент немецкие автомобили трогаются по направлению к нам. Мы притаились, и они прокатывают мимо, все с теми же факелами, не заметив нас.
После их отъезда мы решаем все-таки пройти к дому, и там выясняется, что тревога была вызвана неосторожностью сестры M-me Leclerc. Домик ее находился как раз против нас. Она вышла вечером покормить своих животных, зажгла на дворе лампу и забыла ее потушить. Немецкий дозорный авион заметил свет, сообщил по радио, куда нужно, и через несколько минут явились немцы. На этот раз дело ограничилось значительным по тому времени штрафом. За огнями немцы наблюдали весьма внимательно, и среди деревенских жителей было уже порядочно оштрафованных, в том числе наш приятель Ragobert. По второму разу никто не попадался, так как это грозило высылкой в Германию.
Там же, в Achères, мы узнали о высадке союзников в Северной Африке. Всех интриговал тогда вопрос, каким образом могло случиться, что вся эта громоздкая операция оказалась неожиданностью для немцев. Теперь мы знаем, что у немцев были совершенно точные сведения о разных фазах этой операции, но они ошиблись в истолковании ее смысла: сочли, что англо-американский флот имеет своей задачей усиление Мальты как базы для следующих операций в восточной части Средиземного моря
[1072].
Мы оставались в Achères до конца сентября 1942 года. С 1 октября ты должна была вернуться к работе в Сорбонне, и перед отъездом из Achères нужно было закрепить наши и пренановские хозяйственные связи и образовать некоторые запасы. Для нас это было сравнительно легко, потому что мы знали, чего хотели, и были согласны между собой. Но бедный Пренан получал у себя дома противоречивые и часто нелепые указания, тратил бездну времени на осуществление их и потом все это оказывалось зря. Так оно было, например, с запасом на зиму капусты и картошки.
Ему нужно было получить разрешение от продовольственного контролера в Chapelle-la-Reine на вывоз продуктов собственного огорода в Париж. Пришлось снять кусок земли, зарегистрировать аренду в мэрии, вернуться (и не раз) в Chapelle-la-Reine к контролеру, получить (при нашем содействии) разрешение, закупить (при нашем же содействии) капусту и картошку «с собственного огорода», все это запаковать, отправить в Париж через Fontainebleau, получить в Париже и доставить к себе.
Но это не все. Для капусты нужна бочка, а бочек в продаже не было. Мы нашли ее для Пренана у нашего русского бакалейщика. Капуста успокоилась в бочке, о ней забыли и весной пришлось ее выбросить. То же было и с картошкой: ее не сумели сложить как надо, и она быстро проросла. То же случилось и с грушами из пренановского сада в Achères: они стали быстро портиться, и Пренан сварил из них варенье без сахара, но сладкое, так как груши были уже порченые. Это варенье, за недостатком лучшего, охотно потребляли при поездках в Achères.
Перед отъездом осень побаловала нас подарками. Мы находили в лесу сотни маслят, с которыми ничего нельзя было поделать, чтобы их как-нибудь сохранить. Приходилось съедать столько, сколько влезало, и выбрасывать остальное. То же произошло и с боровиками. Мы как-то пошли в ту часть леса, в которой никогда не находили грибов, и вдруг увидели незабываемое зрелище: со всех сторон из вереска смотрели на нас здоровые крупные боровики; их были сотни, их были тысячи, а использовать невозможно. Для этого — ни посуды, ни необходимых специй, и достать их было невозможно. Через два дня все эти питательные ресурсы сгнили.
Фрукты были редки. Мы накупили яблок и разложили их аккуратно по столам. Это было очень удачно. В течение всей зимы, приезжая от времени до времени в Achères, мы находили их неиспорченными и вполне съедобными. И съедать их приходилось со строгим расчетом: по яблоку на человека на приезд. Возобновить этот запас было невозможно
[1073].
Вскоре после переезда из Achères в Париж мы испытали большую радость. Как-то вечером, вернувшись из Сорбонны, ты сказала: «Слушал ли ты сегодня Лондон или Москву? May говорит, что под Сталинградом немецкий фронт прорван во многих местах и часть немецкой армии отрезана».
Мы послушали вечером и Лондон, и Москву. Известие оказалось верно, но было очень трудно определить размеры и смысл этой победы. Был ли это перелом или немцам удастся выправить положение и спасти отрезанную 6-ю армию? Об этом сейчас же пошли горячие споры, прежде всего — с Пренаном. Он все еще находился под впечатлением немецких побед и немецкой мощи, хотя нашей победы ему хотелось так же сильно, как и нам.
Я по опыту наших кулачных боев, когда-то, в Смоленске, знал, что когда наша «стенка» начинает переть на другую «стенку», остановить ее трудно, знал и тактику, которой это достигается, знал и силу возгласа: «А ну, нажми, ребята!» Издалека, на расстоянии, я понимал чувства наших солдат, которые проделали это невероятное отступление до Волги, и чутье подсказывало мне, что немцев погонят далеко, но разумных аргументов у меня не было.
На другой день в «Closerie des Lilas» состоялось наше еженедельное свидание с Балтрушайтисом, у которого был очень мощный радиоаппарат и многочисленные знакомства, и он с радостью (которая меня порадовала) подтвердил известие, добавил много деталей и начертил пальцем на мокром столе схему, не очень точную, но дающую ясное представление о смысле операции.
Радость была всеобщей. Мы встретили около Сорбонны твоего бывшего патрона-«перчика» профессора Pérez, и он сказал нам: «Я очень рад, что встретил вас. Все эти дни я думал о вас. Как вы должны быть счастливы и горды тем, что вы — русские». Так думали и чувствовали тогда очень многие
[1074].
Соберу несколько клочков воспоминаний из Achères того же лета 1942 года. Среди домовладельцев там был еще один отставной чиновник, который прекрасно устроил себе жилище, но не поладил с местными жителями, захандрил и стал разводить свиней. Он почувствовал симпатию к Пренану и сказал, что посвящает ему одного хорошенького боровка.
Пренан, гуляя с нами, показал нам своего «крестника». Через несколько дней он уехал в Париж, вернулся, встретил меня, и мы пошли к нам как раз мимо участка, где прогуливались эти свиньи. Как только мы подошли к участку, я сказал: «Хотите видеть вашего „крестника“? Это очень просто: „Marcel, Marcel, chéri, viens ici, vite, vite“»
[1075]. И боровок с радостным хрюканьем устремился к нам. Пораженный Пренан долго допытывался, каким путем мне удалась эта дрессировка и во что мне обошелся «подкуп» бедного животного. Он так и не догадался, а секрет был очень простой.
