Летом началась серия пожаров в лесу Fontainebleau, которая растянулась на несколько лет. Для тебя это было еще не виданное зрелище, но я, уроженец провинции, повидал их очень много под Смоленском, особенно — в исключительно жаркое и сухое лето 1900 года. Лето 1942 года тоже было жаркое и сухое, и лес вспыхивал то тут, то там, пока в августе — сентябре не разразился первый огромный пожар.
Власти действовали очень слабо. Местные жители интересовались исключительно собственными участками и охотно давали гореть казенному лесу до тех пор, пока стихия не начала грозить их маленьким интересам. Немецкие военные власти делали вид, что заинтересованы в тушении пожара, но, на самом деле, были заинтересованы в обратном: пожар давал возможность использовать огромное количество древесины и уменьшал площадь, на которой с успехом могли укрываться и укрывались партизаны. Говорили даже, что именно немцы поджигают лес, и я охотно этому верю
[1076].
Нужно припомнить также обстановку наших еженедельных путешествий из Achères в Париж и обратно. Накануне вечером мы вымывали всю посуду и приготовляли наш багаж. Он был обширен и громоздок: спинной мешок, два чемоданчика и иногда мешок с овощами, перетянутый ремнями.
Рано утром, нагруженные, мы выходили к кафе Besson ждать car vert. В половине случаев он приходил переполненный, и мы не находили места. Но, допустим, места оказались: это еще не означало «места для сидения». По большей части приходилось стоять, имея наш багаж под ногами. Иногда галантный пассажир уступал тебе место. Иногда оказывалось возможным протиснуться назад, туда, где были свалены запасные шины и багаж, и кое-как приютиться на каком-нибудь чемоданчике. Очень редко автокар приходил со свободными местами для сидения, и тогда это был праздник.
Автокар шел все по тому же маршруту, который мы хорошо знали: Arbonne, Saint-Sauveur
[1077] и т. д., но каждый раз мы смотрели в окна с любопытством. Вскоре за Arbonne был средневековый замок, занятый немцами и охраняемый монументальными часовыми в касках. Входили очередные пассажиры и рассказывали, что каждый новый комендант замка отправляет на родину части его богатой и старинной обстановки. Иногда замок оказывался без часовых: это значило, что стоявший здесь полк отправился на фронт, и через неделю появятся новые немцы в касках. В Arbonne, одном из модных мест леса, по мелким и большим отелям, а также в лесу, скрывались евреи, и от времени до времени немцы устраивали облавы.
Вскоре после поворота на большую парижскую дорогу показывались антенны радиоцентра Saint-Assise и другой замок, занятый немецкой охраной этого центра. Сколько людей мечтало о том, как хорошо бы взорвать все это, и частично их мечта была осуществлена коммунистическими боевиками. Затем ехали мимо аэродрома Orly, и все поднимались на цыпочки, чтобы увидеть на огромном поле немецкие авионы и два гаража, построенных во время той войны для дирижаблей. Большим удовлетворением при одном из проездов было увидеть эти гаражи уничтоженными и значительную часть построек разрушенными при ночной бомбардировке с воздуха.
Далее автокар проезжал мимо большого парижского кладбища Thiais, и я суеверно напрягал всю волю, чтобы отвести от тебя всевозможные угрозы, и радовался, что вижу тебя и чувствую, что это не сон. Юля, моя Юля… Потом наступал момент волнения: подъезжали к Octroi, и представители экономического контроля в зеленой форме проходили по автокару. Говорили, что иной раз они проявляли рвение и отбирали значительную часть провозимой снеди. С нами этого не случилось ни разу. Но все-таки нужно было выйти из автокара и заявить в Octroi число яиц и число кур и кроликов, заплатить пошлину и протискиваться обратно.
На Place d’Italia мы вылезали и направлялись в комиссариат для регистрации и, если это совпадало с концом месяца, за продовольственными карточками. По пути мы покупали все, что нужно, и прибывали домой — нагруженные и усталые, но выполнившие значительную часть мелких и крупных повинностей
[1078].
Когда в автокаре не оказывалось места, нужно было вернуться назад, выгрузить наиболее устойчивые и наименее необходимые для Парижа вещи и с облегчением, но все еще чувствительным для плеч и рук грузом, идти через лес к Fontainebleau. Мы могли бы идти по большой дороге в чаянии найти добросердечного автомобилиста, но опыт показал, что эти «животные» встречаются гораздо реже, чем другие, и мы предпочли вместо 13 километров по дороге делать 10 по лесу. Маршрут был выработан, и на этом пути у нас имелись свои излюбленные места для отдыха — пеньки или бревна, где мы останавливались, перекусывали и из термоса с горячим чаем выпивали несколько глотков.
И ты, и я любили эти хождения через лес и эти остановки. Так мы прибывали к большой дороге — там, где ее пересекает старый, картинно поросший мхом, водопровод. Начиналась самая неприятная часть пути — по пыльной дороге с ее солнечной духотой и автомобилями. Мы пересекали поле для стрельбы, проходили мимо бесконечного [поля для] гольфа и оказывались у обелиска. Тут мы начинали гадать, найдем ли трамвай, который ходил не каждый день. Разница для нас была существенная — 3 километра. В конце концов мы добирались до вокзала, и в ожидании поезда усаживались пить кофе в привокзальном кафе.
Публика в поезде отличалась от публики в автокаре прежде всего присутствием немцев, которые заполняли свои специальные вагоны и переливались в обыкновенные пассажирские. Здесь их были три категории: солдаты и унтер-офицеры в форме, которые стояли в проходах, смотрели на публику и обменивались все одними и теми же замечаниями: «Вот как мы тут корректны, а они даже не понимают своего счастья. Показать бы им наш режим на востоке Европы». Иногда не в меру услужливые французы начинали уступать им свои места на скамейках, и тогда среди немцев проявлялось возмущение: «Других надо дрессировать, а эти готовы на все услуги; предложили бы сесть старым женщинам или матерям с детьми».
Другая категория — немки в военной форме (их называли «серыми мышами»), которые работали в военных канцеляриях и тыловых учреждениях. Среди этих девушек было много гимназисток и студенток, которых интересовала Франция и французы и которые были бы не прочь познакомиться с местными семьями. Но такого рода знакомства по укладу французской жизни и характера практически невозможны даже в мирное время. Третья категория — немецкие офицеры в штатском, которые «инкогнито» ехали в Париж повеселиться. Несмотря на их молчаливость, и за версту было видно, кто они такие и для чего едут в Париж.
Поезд всегда был переполнен, но попасть в него оказывалось возможным и простоять час в вагоне было гораздо легче, чем два часа в автокаре. Так мы прибывали в Париж и сейчас же садились в метро (автобусы не ходили), доезжали до Glacière
[1079] и оттуда за десять минут добирались до дому. Тут уже приходилось распаковаться, помыться, поесть и после полудня начинать беготню по нашим делам
[1080].
