В подъезде, как всегда в то время, было темно. Мы подошли к лифту: около него возился какой-то высокий прилично одетый господин. Увидев даму, он очень вежливо, с поклоном, уступил нам свою очередь. Вежливость и весь его облик пахли немцем. Что было делать?
Мы вошли в лифт, закрыли за собой решетки, и я нажал кнопку седьмого этажа вместо нашего пятого. Лифт медленно пополз вверх, а незнакомец побежал наверх своими ногами. Ниже первого этажа
[1112] его ожидал такой же незнакомец. Они быстро обменялись обрывками фраз: «Ну, где же?» — «Пятый этаж, направо», — на немецком языке. Все было ясно. Ты шепнула мне: «Это — те самые. Я видела их утром в Сорбонне». Лифт поднимался. Я задал себе вопрос: какова вероятность, что нам удастся выйти из этого скверного положения, — признал ее «моральной»
[1113] и подумал, что для Бореля это равно невозможности.
Лифт поравнялся с нашей площадкой пятого этажа; немцы, которые бежали вровень с лифтом, остались на ней. Мы поехали выше; на площадке шестого этажа были еще два немца. Вот мы и в седьмом этаже. Что делать? Пока мы колебались, некто снизу нажал на кнопку, и мы поехали вниз. Кабина была темна, на лестнице было темно, однако мы увидели немцев, которые спиной к нам возились с нашей дверью. Внизу оказалась наша бывшая femme de ménage, полька, жительница восьмого этажа, которая недовольно буркнула, что мы задержали лифт. Мы вышли в сквер: никого. На улице продолжали стоять три автомобиля. Мы поняли, для кого они предназначались.
Ждать было нечего. Выйдя на Boulevard de Port-Royal, мы стали соображать, что делать. Две возможности казались нам равнозначащими: пойти к Тоне или к Марье Ивановне Балтрушайтис. Ты стояла за Марью Ивановну, я — за Тоню. Ты исходила из удобств: для Марьи Ивановны, которая одна занимала квартиру из трех комнат, легче дать нам приют, чем Тоне, которая с мужем и двумя детьми жила в квартире из двух комнат. С этим я был совершенно согласен, но мы могли быть уверены, что Тоня даст нам приют хотя бы на одну ночь, а относительно Марьи Ивановны такой уверенности у меня не было. Ты согласилась со мной, и, дойдя до Gare Montparnasse, мы сели на метро и поехали к Тоне.
Все произошедшее казалось каким-то сном, и мне оно напоминало сны, где лифт играл роль спасителя, которые я видел очень часто; только, думаю, нельзя искать в них таинственных предзнаменований. Я стал видеть такие сны с 1913 года, после того, как прочел похождения Арсена Люпена
[1114]. В одном из этих романов Люпен, преследуемый полицией, садится в лифт, который с огромной быстротой вывозит его на крышу и на… свободу.
Нас, несомненно, спасло то обстоятельство, что мы позвонили Игорю. Придя домой на несколько минут раньше, мы не встретились бы с немцами у входа, вошли к себе, и они захватили бы нас. С другой стороны, если бы запоздали, мы попались бы в ловушку, которая уже действовала у нас на квартире. Так или иначе, нужно было колоссальное стечение благоприятных обстоятельств, я бы сказал — совершенно невероятное стечение, для того, чтобы в этот вечер мы оказались все-таки на свободе. Отмечу также, что ни я, ни ты не потеряли хладнокровия, не сделали ни одного вредного жеста, не сказали ни одного лишнего слова и действовали с полным взаимным пониманием
[1115].
К Тоне мы пришли часам к восьми вечера этого критического дня. И тебе, и мне было чрезвычайно неприятно тревожить их, но Тоня и Марсель выслушали наш рассказ и… не придали ему никакого значения. Вернее, при всех добрых отношениях Тоня не придавала нам никакого значения. Мы очень мало говорили о себе: ни у меня, ни у тебя я не выпячивалось. У нее вообще была привычка смотреть на всех свысока, без всяких для того оснований. Поэтому она вообразила, что мы придаем себе слишком много значения, немцам не нужны и за нами никто не гонится, иначе говоря: «бежит нечестивый страха своего ради ни единому же гонящу»
[1116].
Тоня начала уверять нас, и очень упорно, что никаких немцев не было и нет и мы можем спокойно вернуться к себе. «Конечно, раз уж вы тут, оставайтесь ночевать. Но завтра идите к себе. Марсель пойдет с вами, и вы увидите, что все благополучно. Откуда у вас такое воображение, что немцы за вами будут гоняться. У них есть более серьезные дела». И тебя, и меня эта глупость и это упорство раздражили чрезвычайно и поставили перед нами ряд вопросов о человеческом характере вообще и Тонином в частности.
Тем временем на столе появилась пища, и Тоня, с ее всегдашним радушием, начала нас кормить. После этого встал вопрос о ночлеге. Тоня сняла со своей постели тюфяк, оставшись сама с Марселем на матраце. Мы улеглись в столовой. Спали очень плохо. Я продумывал со всех точек зрения наше положение, ты — тоже. Мы оба очень волновались и было от чего
[1117].
В субботу утром 29 января мы встали и стали совещаться, что делать. Было решено пойти с Марселем на Bd. de Port-Royal; Танька должна сопровождать нас для прогулки. Там нам следовало ждать, пока Марсель сходит в сквер, повидает Настю, переговорит с ней о свидании вечером и заглянет в наш подъезд, чтобы вынуть корреспонденцию из почтового ящика. Мы должны ждать его на тротуаре бульвара, прогуливаясь между Observatoire
[1118] и rue Saint-Jacques и не переходя на нашу строну бульвара.
Уговорено все было очень ясно. Марсель побежал вперед, я — с ним, чтобы у нашей газетчицы на углу rue Saint-Jacques взять газеты и посмотреть, чем оно пахнет. Едва я добежал до киоска, как на рыночном продолжении бульвара увидел того самого нищего на костылях, который показался нам подозрительным; при нем было четыре человека в штатском, и он размещал их с обеих сторон бульвара по пути к rue de la Santé и нашему скверу. Для меня стало ясно, что он организует надзор, но, за кем и с какой целью, я знать не мог и до сих пор не знаю. Из этого вытекало, что переходить через rue Saint-Jacques и даже приближаться к ней не следует.
Быстро взяв газеты, я побежал обратно к тебе навстречу, и мы продолжали прогуливаться между rue Pierre Nicole и Observatoire. Прогулка продолжалась очень долго: Марсель не шел и не шел. Мы прождали час; его исчезновение было совершенно непонятно. Ждать дольше не имело смысла, и решили вернуться к Тоне. Расстояние было не близкое, и около полудня мы позвонили ей. Нас ждал колоссальный скандал. Марсель вернулся, заявив, что не нашел нас на условленном месте, и Тоня, видя, что нас нет и нет, тревожилась все более и более. Когда мы появились, она — вместо того, чтобы спокойно разобраться, в чем дело, — обрушилась на нас с дикими упреками, в которых опять фигурировали глупости, слышанные нами накануне, хотя сведения, принесенные Марселем, подтверждали наши подозрения.
