На следующий день, в четверг 3 февраля, вернувшись из Сорбонны, Фролов изложил положение наших дел. По его словам, очень скоро нам предстояло путешествие в Швейцарию или Испанию. Путешествие в Испанию проходило в несколько этапов: переход через границу между зонами в Montrichard; путешествие до Тулузы, где в католическом монастыре нужно было подождать возможности проделать следующий этап до Pau
[1130], а оттуда ехать до какого-то местечка в Пиренеях, и затем предстоял переход через горы, пешком, около сотни километров. Оказавшись в Испании, нужно ехать к португальской границе; дальнейшее не ясно. Но для меня было ясно, что, по состоянию твоего сердца, это невыполнимо.
Путешествие в Швейцарию, по словам Фролова, получалось гораздо легче. Нужно было доехать до одного пограничного города и там прождать несколько дней подходящей погоды. Затем в крытом камионе, под товарами, доезжали до горной лесной деревушки и после нескольких километров пути лесом и горами оказывались в Швейцарии. Я поинтересовался вопросом, велики ли подъемы и спуски при переходе. «Очень малы, — ответил Фролов, — и при том, если нужно, Юлию Ивановну перенесут на руках. Этим путем был уже эвакуирован один ценный и нужный, но очень больной товарищ».
Мы спросили Фролова, какой прием оказывают швейцарцы беглецам отсюда. Ответ: «Очень хороший. Только нужно иметь деньги, хотя бы на несколько недель». — «Швейцарские?» — «Швейцарские, но там вы выменяете ваши франки по курсу: 15 французских франков равны 1 швейцарском франку». — «А не будет затруднений из-за нашего советского гражданства?» Он задумался: «Это я разузнаю. По-моему, не должно быть». — «А случаи, о которых недавно говорили, когда швейцарские пограничники отводили советских беглецов обратно на границу?» — «Это, может быть, немцы придумали, чтобы запугать». — «Говорят еще о каких-то специальных концентрационных лагерях в Швейцарии для „непривилегированных“ беглецов?» Он еще раз задумался: «Не знаю, спрошу. В случае чего вы пустите в ход научные связи».
При всех сомнениях швейцарский вариант представлялся нам все-таки более осуществимым. Для подготовки к нему нужно было иметь cartes d’identité, и мы отдали наши карточки. Это было уже в третий раз: первый раз мы передали карточки Игорю, второй раз через Bruns переслали их Pacaud, по его просьбе. Фролов сказал, что мы получим настоящие, хотя и на чужие имена, cartes d’identité — настоящие в том смысле, что мэрия подтвердит их подлинность в случае затребования справок с места выдачи.
Вечером того же дня Фролов принес большой пакет с продовольствием для нас. Его послала M-me Prenant, которая взяла продукты в одной из продовольственных баз организации; я уже рассказывал, как они пополнялись. Относительно Пренана известия оказались противоречивы. Косвенными путями были получены сведения, что он находится в немецкой центральной тюрьме в Fresnes
[1131]. Об условиях его ареста ничего еще не было известно, и зложелательные языки болтали, будто его арестовали на rue de la Santé при выходе из нашего сквера. Это был явный вздор, поскольку немцы добрались до нас только вечером, что дало мне возможность произвести чистку. Эти слухи распускались M-lle Bobin из лаборатории Пренана, которой не нравилась его дружба с нами; при этом замечу, что она была политически чуждым элементом, а ее семья — германофильской. Что касается до бакалейщика с rue Bertholet, то за ним уже установили наблюдение, и если бы оказалось, что он сыграл некоторую роль в аресте Пренана, то в целях воспитательных его бы устранили
[1132].
В начале 1944 года наше положение было трудным, и оно становилось все труднее. Нельзя было почивать на лаврах и думать о том, чтобы оставаться у Фролова надолго. Несмотря на его утверждения, перспектива отъезда казалась туманной, и нужно было иметь не один, а несколько выходов в запасе. Поэтому каждый день мы отправлялись на поиски их и свидания с разными лицами.
Раз в неделю мы встречались с Марьей Ивановной Балтрушайтис, сначала — на пересечении бульваров Montparnasse и Raspail в Café de la Rotonde или кондитерской Pezon, но вскоре это место перестало нам нравиться, и мы перенесли свидания в маленькое кафе на rue de Rennes, почти около rue du Vieux Colombier. Марья Ивановна, по собственному почину, приносила каждый раз немного продовольствия и что-нибудь из белья, что было очень кстати.
Раз в неделю мы виделись с Игорем — не у него, а в одном из кафе около Saint-Germain des Pres, но не у экзистенциалистов
[1133]. Эти свидания происходили вечером, между семью и восьмью, когда он на велосипеде возвращался домой со службы. Мы беседовали на конспиративные темы. От времени до времени он имел копии секретных немецких документов, но в гестаповском секретном журнале по-прежнему не было ни слова об интересовавших нас делах и арестах. Отсюда мы делали вывод, что немцы еще ничего не знают о действительной роли Пренана в организации, и это давало некоторые надежды. Вместе с тем мы проходили и через разочарования: изготовители фальшивок, которым Игорь передал наши карточки, попались, и при этом провалился адрес надежного дома в окрестностях Парижа, где можно было скрываться.
От времени до времени мы проводили одну или две ночи у Аванесова в Garches для того, чтобы консьержка Фролова не видела нас так уж часто входящими и выходящими. Иногда мы встречались с Аванесовым на завтраках в маленькой столовой на rue le Peletier. Он завтракал там ежедневно вместе со своим патроном, бельгийским бароном de Marotte, на пути с одного завода на другой. De Marotte принадлежал к бельгийским сопротивленцам.
В этой же столовой часто бывали другие подпольные деятели, например, Гласберг, польский еврей и вместе с тем католический аббат, и Наркисян, русский армянин, работавший в Лионе как инженер и сопротивленец. Изредка туда приходил Игорь, чтобы встретить кого-нибудь из нас. Одно время с ним вместе приходил красивый испанец, бывший офицер интернациональных бригад в Испании, оказавшийся… немцем, агентом гестапо и виновником многих провалов
[1134], в том числе и Игоря, но об этом после.
