Неожиданно пришла вещевая посылка от Тони: разные старые вещи, и часть их все-таки можно было утилизировать. В письме, сопровождавшем посылку, она выражала желание приехать. Жить в Париже с детьми становилось все труднее и труднее, продовольствия не было, и Тоня решила взять отпуск и прожить месяц в деревне неподалеку от нас. Ты отнеслась к этому проекту с энтузиазмом и сейчас же, с твоей обычной настойчивостью, принялась за поиски. Мы оббегали все деревни кругом и ничего не нашли: все уже было снято беженцами из Парижа. В самой деревне нам указали одну почтенную женщину, к которой должны были приехать члены ее семейства и не приехали. Это было очень любопытное знакомство.
Дом находился на перекрестке, где сходились три дороги — три улицы. Звоним, нам открывает старая женщина и вводит в «салон» — действительно, небольшой салон, обставленный лучшей мебелью и лучшими вещами. У огромного окна за занавеской стояли кресла: в одном из них проводила все время хозяйка, а в других в данный момент водворились мы. Она очень любезно осведомилась, что нас интересует; выслушала, сказала, что подумает, и предложила нам кофе с такой настойчивостью, что мы были вынуждены согласиться. Очевидно, ей хотелось поговорить, и вот начало нашего разговора:
Она: Я очень хорошо вас знаю. Очень часто вы проходите мимо — то по той, то по другой дороге. Ну, что, удалось вам найти яйца на польской ферме?
Мы: Мы не искали никаких яиц и никуда не заходили, а просто гуляли.
Она (с улыбкой): Не отрицайте. Я посмотрела на часы, когда вы прошли первый раз и когда вернулись обратно: полчаса. А я знаю расстояние: за полчаса можно дойти до этой фермы, поговорить пять минут и вернуться обратно. И на пути туда вы, сударыня, помахивали сумочкой: она была пустой. А на обратном пути вы, сударь, несли ее осторожно. Молочника с вами не было, значит, вы получили яйца.
Все это было совершенно верно, крыть нечем. Но далее, пока мы пили с ней кофе, она, не переставая, смотрела в окно, всегда через занавеску, и делала свои комментарии. От нее не ускользала никакая подробность. Проверить правильность ее рассуждений мы не могли, так как никого еще не знали, но — на первый (и второй) взгляд — все казалось точно. Мы ушли от нее совершенно устрашенными.
Сколько в каждой деревне имеется таких старух, которым нечего делать и которые — незаметно для других, через занавеску, — наблюдают чужую жизнь, делают свои заключения и потом, кто знает, путем анонимных писем и т. д. стараются эту жизнь изменить. Начиная с того момента, мы всячески избегали проходить через перекресток, что не всегда бывало легко. В конце концов помещение она не сдала, и мы нашли довольно хороший дом в километре от деревни, но Тоне, по разным причинам, оказалось невозможно приехать
[1166].
В экономическом отношении Nonville очень отличался. В Achères имелось то, что называют замком, но это была просто кухня от прежнего замка, большая и переделанная в жилой дом. Там жил богатый человек, именовавший себя местным помещиком, как бы хозяином (châtelain), но богатство его располагалось где-то еще, земель было мало, и коммуна не чувствовала его экономического давления.
В Nonville, наоборот, был замок, и владелица его, бельгийская баронесса, владела тремя пятыми удобных земель в коммуне, и ей принадлежало много домов в деревнях. Богатый фермер, у которого мы брали молоко, был арендатором у баронессы. Она вела свою национальную политику в том смысле, что сдавала фермы преимущественно бельгийцам, которых в коммуне была уже значительная колония. Бельгийцы, чувствуя высокое покровительство, гнули нос, и местное население не любило их. За исключением Chaussy, было очень мало людей, которые не чувствовали бы руки баронессы. В Achères, если помещику было что-нибудь нужно в мэрии, он шел к мэру, а в Nonville баронесса вызывала к себе мэра, и этот французский республиканский администратор, вдобавок левый, почтительно к ней, иностранной баронессе, являлся.
Естественно, баронесса заинтересовалась нами и в первые дни под разными предлогами приходила к нашей хозяйке, явно ожидая первых шагов от нас. Мы не сделали их: неизбежно пошли бы расспросы и болтовня с возможной неосторожностью с нашей стороны. А у баронессы была опасная репутация: она часто принимала у себя немецких офицеров и пользовалась разными ценными льготами — бензином свыше нормы и т. д. Мы с ней вежливо кланялись, но не дальше, и она скоро оставила нас в покое.
Километрах в четырех от Nonville находился кафельно-кирпичный завод, принадлежавший местному уроженцу, но он брал на работу преимущественно поляков: они трудились за меньшую плату, были нетребовательны и покорны. По большей части это были люди трезвые, работящие и экономные, бывшие крестьяне. Как только у них накапливались сбережения, они покупали или снимали участок земли с домом и возвращались к крестьянскому хозяйству. Но у них были большие семьи, которым нужно было жить, и хозяин не оставался без рабочих. Поняв этот механизм, он зачастую сам помогал им садиться на землю, и его завод постепенно оброс польским поселком. Мы очень заинтересовались этой колонией, часто бывали там, и в нас, русских, поляки не чувствовали врагов. С одним семейством у нас завязалась хорошая дружба, и, даже вернувшись впоследствии в Париж, мы некоторое время переписывались с ними.
С этим заводчиком, в тот приезд или один из следующих, ты познакомилась довольно неожиданным образом: отправилась за продовольствием, и на тебя, сидящую на велосипеде, напала большая черная собака и порвала юбку. Заводчик, очень сконфуженный, выбежал, чтобы удержать своего пса, и ему пришлось выслушать много неприятных вещей. Жена его пригласила тебя в дом, и, пока ты пила с ними кофе, она и ее дочь починили твою юбку и, чтобы как-нибудь задобрить, дали мешок с липовым цветом. По возвращении я, конечно, напустился на тебя: «Что же ты берешь липу? Ведь они обязаны сделать тебе новую юбку». Конечно, можно было бы этого добиться судом и даже без суда, но не в нашем нелегальном положении. Липу мы раздали в деревне, кому могли, и у нас остатки ее просуществовали год. Через месяц после этого мы познакомились с сестрой и племянницей заводчика, но об этом позже
[1167].
По-видимому, «сотрудников» в Nonville не было; по крайней мере, в противоположность Achères мы не встретились ни с каким проявлением их деятельности. Была некая M-me Flach, которую местные жители называли Flaque — «лужа», жена военнопленного, которая пошла по рукам и докатилась до немцев, но и она, как будто, кроме своего горизонтального ремесла, доносами не занималась. Как и в Achères, немцев в коммуне не было: они находились в шести километрах в Nemours и в шести же в Souppes
[1168]. К вечеру проезжал на велосипеде унтер: проверять огни; сам я никогда его не видел.
Зато воздушное прочесывание области было весьма основательным. Немецкие авионы, как и в Achères, постоянно и очень низко летали над лесами, следуя линии дорожек, тропинок и особенно просек. Нам рекомендовали не оставаться на виду и прятаться под деревья. Искали, очевидно, партизан и склады. После пролетов эскадрилий на деревьях, на кустах, на траве, всюду блестели под солнцем узенькие металлические полоски, смысла которых никто не понимал. Многие крестьяне набирали колоссальное количество этого материала для хозяйственных надобностей. Каких? Единственное разумное употребление его, какое я видел, — это комья из таких полосок, повешенные на фруктовых деревьях, чтобы отпугивать птиц.
