Наши отношения с Люсьеном были очень хорошие. Воспользовавшись демагогическим декретом Petain, он поступил в Сорбонну и готовился к экзамену по математике для физиков и натуралистов (Mathématiques générales
[1169]). Каждый вечер он приходил к нам, и мы решали задачи и проходили две-три главы курса. Он не был неспособен, но у него как-то не было привычки к порядку. Иногда Люсьен решал задачи очень хорошо, но часто запутывался по невниманию в самых простых вещах. Одновременно с этим он подготавливался к конкурсу на какую-то техническую должность, и там ему нужна была геология. Я выписал для него от «Hermann» учебник Bertin
[1170] — хорошо иллюстрированный, хорошо рекомендованный, но слабый. Что ж поделаешь? Как это ни странно, но французская учебная литература чрезвычайно бедна.
Соседи у нас, и справа, и слева, были неприятные. Соседом слева был кузнец — человек сам по себе очень хороший, но вонь от его кузницы часто отравляла существование. Много раз ты говорила потом, что нам суждено жить около кузниц: в Saint-Maurice кузница, и очень вонючая, была напротив, а наш друг Eugène Deffaugt, отец Jeannette, — кузнец, и в некоторые дни до нас доносился аромат горелого рога.
Соседом справа был местный полицейский, garde champêtre
[1171], он же — единственный в деревне бакалейщик, он же — продавец табака и почтовых марок, он же — почтальон. По отношению к нам у него был профессиональный интерес, но его рвение, как объяснил Lucien, умерялось двумя обстоятельствами: нашими добрыми отношениями с мэром, его помощником и секретарем, и особенно тем, что тут же скрывался его брат, разыскиваемый немцами: с этой стороны любая их полицейская операция в деревне могла навлечь неприятности. Через некоторое время, впрочем, он и его жена привыкли к нам, отношения улучшились, но у нас никогда не было полного доверия.
Заниматься чем-нибудь интеллектуальным было очень трудно, особенно тебе — при отсутствии лаборатории. Мы оба были порядочно выбиты из колеи: писать в нетопленной комнате у Фролова оказалось невозможно. В Achères и Nonville я немного возобновил свою работу при полном отсутствии каких бы то ни было книг и пособий. Читать было нечего. В Nonville один только Chaussy имел книги: полное собрание сочинений Дюма-отца, которое, впрочем, давно перестало быть полным, так как расплылось по деревне. Мы прочитали некоторые романы вслух и даже с удовольствием, но этого было недостаточно. Предчувствуя такую ситуацию, ты, перед отъездом из Парижа, постаралась запастись работой, что вышло не очень удачно.
Pacaud направил нас к M. Vacher, директору бюро научной гигиены питания при военном министерстве. По существу дела, учреждение это должно изучать jus, singe, rata
[1172] и другие «киты» солдатской кухни, но Vacher, физик по образованию и вкусам, смотрел на дело гораздо шире и разработал очень обширную программу работ. В результате у нас на руках очутилась немецкая, очень основательная, книга по физической химии, целиком построенная на новых методах, и мы должны были перевести ее на французский язык. Давая книгу, Vacher смотрел на нас с любопытством, но именовал M. и M-me Vannier, как будто ничего о нас не зная. Впоследствии оказалось, что он был коммунистом и резистантом. Все-таки болтливые люди эти французы! Я хорошо помню тот весенний апрельский день, когда мы ходили к Vacher: по нашему естественному оптимизму и по тому, что мы — вместе, нам, несмотря ни на что, было весело.
Этим переводом мы занялись в Nonville, вытаскивая стол в сад под деревья. У нас не было ни словаря, ни справочников. Ты великолепно знала язык, но такая химия, основанная на квантах, на волновой механике, была тебе совершенно незнакома. Я знал язык хуже, а самый предмет — лучше, но не так-то уж лучше. Если бы с нами была наша библиотека, мы легко распутались бы с девятью десятыми затруднений, но у нас не было ничего, и работа шла очень коряво и медленно. Тем не менее, просидев часа два, мы добавляли к переводу несколько страничек, и тебе это доставляло известное удовлетворение
[1173].
От времени до времени в Nonville приезжала M-me Moulira, иногда с мужем или сестрой и ее сыном Даниэлем, и привозила нам письма, посылки и деньги, которые шли через нее. В такие дни мы всегда завтракали и обедали в школе; очень часто приглашались милейшие супруги Chaussy, с которыми было невозможно соскучиться. M-me Moulira тоже обладала талантом делать жизнь уютной в самых неуютных обстоятельствах. На этих семейных собраниях мы узнавали все новое, что происходило в коммуне Nonville и в кантоне Chapelle, включая сюда и Achères, а для нас это имело большое значение. Немцы не оставались пассивными: каждую неделю кто-нибудь из жителей Chapelle-la-Reine исчезал, а потом узнавали, что он выслан в Германию. В то время еще никто не отдавал себе отчета, что это значит, и часто приходилось слышать фразу: «Что же делать? Немцам нужны рабочие руки».
До нашего поселения в Nonville мы получали продовольственные карточки через Ивана Ивановича, которому удавалось доставать их полулегально в Garches (он снабжался молоком у мэра). В Nonville мы оказались у самого источника этих благ, и Lucien, как секретарь мэрии, выдавал нам карточки уже вполне легально. Иногда в конце недели к нему приезжали погостить его друзья из Парижа — некий химический техник Марк с невестой. Через них мы узнали, что делается в Париже, в частности — о бесчисленных арестах, облавах в метро, и забеспокоились о нашем друге — докторе Albert Bloch.
Этот врач специализировался на болезнях полости рта, и ты всегда обращалась к нему. Очень славный, хотя и бука, и чудак, он принадлежал к еврейскому семейству, которое обосновалось во Франции несколько сотен лет тому назад и, за исключением религии, вряд ли помнил о своем происхождении. Французский патриот, он участвовал в двух войнах, имел военные награды, пользовался уважением, и вдруг с приходом немцев — регистрация, желтая звезда, оскорбления, угрозы и нависшая смертельная опасность.
Доктор жил на rue Meslay, которая, немножко поднимаясь, отходит вбок от Place de la République, и, на его несчастье, почти все дома на этой улице были заняты немецкими учреждениями. Всюду были поставлены барьеры, часовые, бегали вестовые, и каждый раз, когда доктор или его сестра, такая же старая, как он, или его ассистентка выходили с желтыми звездами на улицу, они выслушивали угрозы: «Доколе мы, немцы, у себя дома будем терпеть…» И т. д. В последний раз мы побывали у него перед отъездом в Achères: уговаривали сняться с места и запрятаться где-нибудь в провинции. Материальную возможность для этого он имел: у него было некоторое состояние, но не было воли к жизни.
