Помню еще наше хождение за вином — 12 марта. Пустяк, а запомнился. Bobin сосватала тебе два литра, и мы с тобой зашли сначала за книгами к Каплану, а затем пошли дальше по сети переулков между бульварами Saint-Germain и Сеной. Погода была полувесенней; шли мы весело и дружно, останавливаясь у витрин, и всем своим существом я ощущал радость твоего присутствия.
Припомнить ли еще резистантские блины? Правление Содружества устроило эти блины в складчину в каком-то маленьком русском ресторане, где столы были расшатанные, вилки и ножи — тоже, тарелки — оббитые. К блинам были и сметана, и селедка, и масло, и водка, которой мы с тобой — не любители, но атмосфера была приятная и дружеская. Когда я вспоминаю этот вечер и спрашиваю себя, где находятся наши товарищи, «статистика» дает курьезный ответ: за исключением доктора Аитова, который с тех пор обамериканился, меня и тех, кого уже нет, все остальные были высланы.
В начале апреля мы поехали в Achères специально, чтобы узнать намерения M-me Fournier относительно найма помещения на лето. Ответ получился неопределенный и неутешительный: она собиралась продавать дом, на примете уже были покупатели и все, что она могла сказать, это то, что до продажи мы можем им пользоваться. Очевидно, нужно было искать что-то другое: нам не хотелось оказаться внезапно выставленными в середине или даже начале лета, когда уже всюду все сдано.
Вместе с тем в нас жило воспоминание о счастливых месяцах, проведенных в Савойе, и мы попросили Марселя Бенуа, мужа Маргариты, который уезжал в свое «имение» в Ételley, подыскать для нас что-нибудь. От него получился быстрый ответ: все уже сдано, кроме квартиры в доме кузнеца Eugène Deffaugt, сына бакалейщика — нашего старого приятеля; его семью мы знали довольно хорошо.
Старик Deffaugt был очень интересным человеком. Умный, бывалый, немало постранствовавший по свету, он обладал живым и любознательным умом. Рассказы его всегда были очень интересны, и каждый раз, когда мы заходили к нему в лавку, проводили час, а иногда и больше, в разговоре с ним. Он очень хорошо знал свой край и на все вопросы давал точные ответы. От него я узнал много интересных вещей о заселении Савойи иммигрантами из Швейцарии, Бельгии и даже Испании (испанские евреи на Col des Gets
[1312]); о вражде между деревнями разного происхождения, как, например, между Vallons и Allamands; об умыкании невест; о деревнях, разрушенных лавинами; об озере в долине Сикста, прорвавшемся в двенадцатом веке, но оставившем следы не только в природе, но и в названии местностей.
Старик в свою очередь относился к нам с большой симпатией. Во время войны он умер, и лавку унаследовал его сын Марсель, а кузницу — сын Евгений. Дом этого последнего мы также знали и даже как-то осматривали в 1938 году для каникул 1939 года, но в то время поехали на море в Erquy. Мы ответили немедленным согласием и сейчас же послали задаток. И я снова спрашиваю себя, что было бы, если M-me Fournier была менее нерешительной: в конце концов она не продала дом ни в этом, ни в следующем году, и я не знаю даже, был ли он продан позже? Что было бы, если бы?.
[1313].
Относительно пасхальных каникул 1946 года у нас было решено провести их в Achères, но ты получила командировку — в Марсель, на биологическую станцию, — по изучению области Камарг (Camargue)
[1314] и примыкающих морских лагун. Таким образом, 17 апреля мы с тобой отправились в разные стороны: ты поехала в Marseille, а я — в Achères. Пасха в том году приходилась на 21 апреля — довольно поздняя. Весна была в полном разгаре. Погода стояла хорошая, но, как всегда, я чувствовал себя неуютно и скверно без тебя.
Погода, однако, была очень скверная при моем отъезде, вдобавок в суете я забыл стило
[1315]. Билеты у нас были взяты на Gâtinaise, но мне удалось, правда с большими затруднениями, попасть в более удобный Car Vert. Удобный? Гм. Ехал я, сидя на моторе, иначе говоря, поджариваемый и подпекаемый. Вдобавок в Arbonne лопнула шина, и в Achères мы прибыли со здоровым опозданием. Пока я разыскивал хранительницу ключей Georgette, пока мне открыли ворота, было упущено время идти за молоком. Я зажег огонь, поставил себе пищу и стал с беспокойством думать, как-то ты подъезжаешь к Marseille, встретили ли тебя и как все это вышло. Лил дождь, но все-таки было приятно: сирень в саду цвела вовсю, и затем воздух позволял дышать полной грудью.
Дождь лил и на следующий день, 18 апреля, но я отправился, по твоей просьбе, устраивать двухнедельный пансион для сына одной из наших соседок — M-me Rosenfeld. Я побывал у Poli, потом пошел к Mazingarbe, где M-me Mazingarbe согласилась взять к себе мальчика, побывал в Meun у Géault, затем — за молоком к M-me Creuset. Все время надеялся иметь от тебя письмо, но письмо не пришло и не могло придти. Дал телеграмму M-me Rosenfeld, что все устроено.
19 апреля была чудесная погода, и я отправился к автобусу, чтобы ехать в Chapelle-la-Reine. Из автобуса вылезла прибывшая из Парижа M-me Rosenfeld с мальчиком. По лицу ее я увидел, что ей все не нравится: и день, и поезд, и автобус, и лес, и поля, и Achères. Разговаривать с ней было некогда, и я предоставил ее M-me Vial, которая должна была приютить мальчика. В Chapelle очень приятно, как всегда, провел время в семействе Moulira. Нагруженный продовольствием, поехал обратно, зашел в Meun к Géault, забежал домой, оставил груз и отправился к Vial, чтобы застать там даму с мальчиком. Но встрепанная и яростная M-me Vial сказала мне, что мальчик не захотел остаться без матери и сейчас они ждут автобус. А я как раз только что прошел мимо остановки, и там никого не было. Тогда я побежал к Mazingarbe и там их нашел. M-me Rosenfeld решила остаться до утра, а мальчика оставить у M-me Mazingarbe. Решение было, на мой взгляд, вполне правильное, потому что у Mazingarbe, во всех отношениях, было лучше. Вернувшись домой, я погулял по саду, сел ужинать, и заходившее солнце снова освещало наш стол, а письма все-таки еще не было.
20 апреля была опять чудная погода, и я пошел по нашему любимому маршруту мимо земляничников, где еще не было земляники, к скалам под Vaudoué и оттуда, по лесным диким дорожкам через грибные места, где еще не было грибов, — к лесным лужайкам, где бывали ландыши, но и ландышей не было. Писем снова не оказалось, и я испытывал все большее беспокойство.
День Пасхи, 21 апреля, я провел в лесу. По моему обыкновению, я выбрал очень сложный маршрут, переводивший меня из лиственной части леса в хвойную, оттуда — на скалы, и я ужаснулся тем опустошениям, которое производит хищническое казенное хозяйство. Всюду лежали спиленные огромные стволы, кучи ветвей, стояли штабеля дров. Была сведена приблизительно половина деревьев, и это — еще хорошо, потому что частные владельцы сводили свои участки начисто. Лес был полон наехавшими из Парижа экскурсантами.
