Фильм «Семь лет несчастий»
[1383] ты видела без меня, и до сих пор мне не пришлось его повидать. Как ты говорила, это горькая, но вполне реальная юмористика: молодой итальянский парень покупает хорошую шляпу, и как только собирается ее надеть, что-нибудь случается: мобилизация для завоевания Эфиопии
[1384], война 1940 года
[1385] и так далее, без конца
[1386].
Я забыл упомянуть, что именно в том академическом году произошли перемещения в твоей лаборатории. May, которому пророчили, что он вечно останется chef de travaux из-за его непатриотического поведения во время войны, получил пост maître de conférences. Собственно говоря, упреки, которые ему делались, смешны. С начала войны он постарался и сразу был откомандирован в свою собственную лабораторию для выполнения военных заданий по химии; это называется: embusqué
[1387].
Teissier, офицер запаса, тоже был откомандирован для тех же надобностей, но в другом порядке. Разница была в том, что Мэй ходил в штатском и значился как бы рабочим, оставленным для производства, а Teissier ходил в офицерской форме и значился военным, находящимся в специальной командировке. Когда при мне ругали (заочно) Мэя, я говорил, что не вижу никакой разницы между тем и другим способом не быть на фронте. Тем не менее большинство академических деятелей усматривали ее, и часты были заявления, что после войны Мэю припомнят его поведение. Однако к 1946–47 году об этом основательно забыли, и Мэй прошел беспрепятственно.
Возник сейчас же вопрос, кому быть его преемником. Естественным кандидатом был ассистент — Pacaud, который фактически, из-за нежелания Мэя затрудняться этим, руководил практическими работами. Но он не нравился Пренану — трудно сказать, почему, — и тот задерживал назначение Pacaud, подыскивая другого кандидата. Это была большая несправедливость, так как Пако делал не только работу Мэя, но и работу самого Пренана, который побывал и на войне, и в плену, и в Сопротивлении, и в тюрьме, и в ссылке, а после возвращения отдался всецело партийной работе, пренебрегая лабораторией. Туда он приходил редко, на короткое время, и вполне естественно, что Pacaud подстерегал его и давал на подпись кучу бумаг. Пренан, усталый, сонный, торопящийся, смотрел на Pacaud, как на мучителя, и стремился скорее отделаться.
Вдобавок Pacaud, выходец из низов, был несколько лет народным учителем и секретарем мэрии, и у него выработалась дотошность и щепетильная аккуратность мелкого бюрократа. Нам, во время этих колебаний Пренана, стоило большого труда убедить его, что нельзя обойти Pacaud и что в конце концов в его собственных интересах иметь при себе такого великолепного работника, на которого можно вполне положиться. Итак, Pacaud был назначен.
Но встал вопрос об ассистенте. Если бы ты была французской гражданкой, этот пост принадлежал бы тебе по праву, но ты ею не была. При бездельнике Мэе эти обязанности исполнял Blanc, помощник Pacaud, за небольшое вознаграждение и обещание унаследовать пост после его повышения. Тут Пренан, как это бывает со слабыми людьми, воспротивился. Дав убедить себя относительно Pacaud, он не пожелал дать ассистентуру Blanc под предлогом, что собственная научная работа того движется медленно, и назначил своего ученика из École Normale de Saint-Cloud, утверждая, что это блестящая кандидатура во всех отношениях. Скажу кстати, что сейчас отзывы Пренана о своем питомце Beaumont еще хуже, чем о Blanc. Кандидат, однако, имел один существенный недостаток: он еще не закончил сдачу экзаменов и потому фактически не мог вести с начала марта, как полагалось, практические работы.
Надеяться на не назначенного Blanc было невозможно, и таким образом вся работа сваливалась на Pacaud и на тебя, а между тем в предыдущие годы на практических работах бывало четыре наблюдателя-руководителя, а не два. Тут уже, при всей твоей деликатности, ты запротестовала. Тебе как иностранке все время платили гроши, и в данном случае за эти гроши предстояло еще нагрузиться работой человека, который будет спокойно сдавать свои экзамены, получая в течение года крупный, по сравнению с твоим заработком, оклад. Вопрос, после долгого раздумья, разрешился тем, что в течение семестра ты будешь получать ассистентский оклад. Я был против, потому что твое сердце требовало отдыха, и только что закончилась Série technique, где на тебе лежало руководство практическими работами — обуза не малая и очень утомительная
[1388].
Итак, с начала марта у тебя начались практические занятия со студентами — нагрузка не малая: два дня в неделю — четверг и пятница, не считая всей подготовки материала и твоих обычных занятий. К этому, как всегда, прибавился долг вежливости — слушание лекций «патрона» Пренана: он перечитывал один из курсов, которые за 4–5 лет образуют полный цикл зоологии и сравнительной анатомии позвоночных.
Для студентов данного года обязателен только курс, который читается в этом году. Таким образом, студент заканчивает свое зоологическое образование, зная лишь пятую часть программы. В этом огромный недостаток французской системы, который профессора прекрасно видят и понимают, но поделать ничего не могут. Так как великие открытия бывают редко, то курс данного года только мелочами отличается от того, чем он был пять лет назад. Зато эти мелочи студент должен знать хорошо, потому что есть шансы (и значительные), что тема для письменного экзамена будет взята именно отсюда, и это — тоже недостаток системы, вернее — традиции. Ловкачи умело пользуются им, и профессора опять-таки хорошо знают это, но… надо же показать, что преподавание в Сорбонне из года в год обновляется.
В конце февраля и начале марта мы много ездили в Vaucresson из-за заказа костюмов для меня и Пренана и на обратном пути всегда делали крюк в Garches к Ивану Ивановичу
[1389].
На предыдущих страницах я много говорил о Pacaud, о его кандидатуре на должность chef des travaux. Мне приходится возобновить свои записи после получения крайне грустного известия о его самоубийстве, совершенно бессмысленном и непонятном: в октябре должно было состояться его назначение на maîtrise de conférences в Тулузский университет. Это была мечта его жизни, и это назначение открывало для него путь к профессуре и полной самостоятельности. Об этом он мечтал, еще когда был способным учеником в деревенской школе в своей родной деревне Neuvy-Saint-Sépulchre
[1390]. Получив стипендию в учительскую семинарию (École Normale Primaire) и с успехом ее окончив, он сделался народным учителем и, как это водится, секретарем мэрии. Для него это было большой удачей еще из-за состояния здоровья: подлинный крестьянин из-под сохи, он всегда отличался большой хилостью и неспособностью к физическому труду. Сколько лет он пробыл учителем, я не знаю; моя память подает мне без особенной уверенности цифру 8 или 10. Умер он 46 лет, значит, родился в 1906 году, начал учительствовать около 1924–26 года, попал в университет в Poitier, скажем, в 1932 году. Этот маленький и захудалый университет является на деле очень хорошей школой. Лаборатории маленькие, но, так как студентов немного, они работают под серьезным наблюдением, чего о Париже не скажешь.
