Нина Алексеевна явно не понимала смысл происшедшего и продолжала хлопотать о возвращении Игоря в Париж. С этой целью она обивала пороги французских друзей Игоря, которые были с ним в Бухенвальде, а теперь оказались у власти. Это были голлисты, и они попросту повернулись к Нине Алексеевне спиной. То же произошло и с французскими масонами. Со своей стороны, патрон Игоря все еще пытался выцарапать его обратно и тоже — без успеха. Кто-то обратился к реакционному журналисту и вместе с тем сопротивленцу Rémy Roure, и тот, просмотрев дело Игоря, написал в «Monde», что в данном случае полиция переборщила. Нина Алексеевна явно не отдавала себе отчета в том, что все происшедшее является окончательным и кладет резкую границу между парижской эпохой и новой жизнью на родине. Несколько позже она поняла это
[1450].
Вечер 24 декабря, канун рождества, провели у Тони. Естественно, мы не пришли с пустыми руками, но угодить балованным Таньке и Мишке было трудно. Их собственный родительский Père Noël приносил и принес им такие вещи, что конкуренция была невозможна. Тем не менее на этот раз все вышло удачно: мы уже знали, чего не хватает детям, и мне удалось найти для них хорошие иллюстрированные издания тех книг, какие им хотелось.
Как всегда, мы сейчас же сели за стол, и Тоня, в кулинарных делах — ученица знаменитого docteur de Pomiane, постаралась накормить гостей до отвала, с ее обычным гостеприимством и расточительностью. Как всегда, перед кофе раздался звонок, и за дверью оказались пакеты с подарками для всех присутствующих. Дети выскочили и стали смотреть во все стороны, куда же делся Père Noël, но он предпочел испариться без следа. Это не значит, что дети верили в его существование, но им очень хотелось увидеть мамашиного сообщника.
После охов и осмотра подарков была зажжена елка — настоящая большая елка с разноцветными свечами и обильными украшениями, но без «клерикальных побрякушек», что заставило надуться Таньку: ей, по примеру ее школьных подруг, хотелось немного «опиума для народа». К этому «религиозному кризису» Тоня относилась вполне серьезно и не вмешивалась: она считала, по-моему — неправильно, что вмешательство родителей может быть только вредно.
Потом настал хороший момент, когда дети ушли спать, гам кончился, суета с приемом пищи прекратилась и можно было спокойно сидеть и говорить. После поведения Тони в 1944 году у нас было некоторое предубеждение против нее, но ни ты, ни я не отличались злопамятностью, и к 1947 году наши добрые отношения вполне восстановились. Таким образом, мирная беседа под конец вечера была очень приятна. Насколько я помню, мы были не единственными гостями: была еще M-me Katz, превратившаяся в M-me Sautéy, которая когда-то работала с Тоней в Пастеровском институте. Мы еще не знали о ней того, что узнали позже, и встретили ее с полной симпатией
[1451].
На следующий день, 25 декабря, мы поехали в Garches к Ивану Ивановичу. Ты очень любила и Асю, и детей, особенно — Мишку с его замысловатой плутовской рожицей. Ввиду численности этого семейства мы повезли с собой целый багаж подарков: Асе и Екатерине Александровне — дамские вещи, дочерям и Александру — книжки, двум младшим — игрушки; кажется, я привез книжку и Ивану Ивановичу. Я не помню, кто у них был в этот день; во всяком случае, мы не оказались единственными гостями. Погода была средняя декабрьская: холодноватая, сырая, но без мороза и снега, — то, чего у себя в России мы особенно не любим.
Следующие дни мы провели дома. У меня почти не сохранилось домашних снимков: мы предпочитали всегда снимать красивые пейзажи и здания и не находили наш домашний быт особенно интересным. Три карточки, которые я помещаю
[1452], были сняты Эмилем Марковичем в 1946 году, и мы здесь не отличаемся от нашей внешности 1947 года. Первая карточка: мы — в нашей спальне; за нашими спинами направо — дверь в ванную, ту, которая сыграла такую роковую роль в нашей жизни; налево — зеркальная дверца нашего старого друга — шкафа, который сопровождал нас с самого начала парижского существования.
Второй снимок сделан в нашем рабочем кабинете. Эмиль пожелал сделать карточку типа: «как живет и работает…» Снимок — не из удачных. Видна на стене карта военных действий на Восточном фронте, оставшаяся висеть. В настоящее время кабинет имеет несколько иной вид. Не располагая средствами на покупку мебели, мы сами сформировали значительную ее часть.
Третий снимок, ты — дома, тоже не особенно удачен: видна усталость — середина академического года. Фотографировал Эмиль в марте, а март для тебя всегда был перегружен: практические занятия со студентами брали много времени и сил. И к этому нужно еще добавить, что, за исключением животных, весь остальной материал для демонстраций заготовлялся тобой. Каждую вещь, за которую бралась, ты старалась всегда сделать наилучшим образом, и сравняться с твоими золотыми ручками никто не мог
[1453].
На 28 декабря у нас был устроен праздничный прием гостей — наших и Тони. У нас — потому, что Тоне очень хотелось хотя бы на один вечер быть избавленной от детей, и нам, по правде говоря, тоже этого хотелось: слишком бесцеремонны и шумливы Мишка и Танька; ничего не поделаешь, так оно и есть. Мы организовали réveillon
[1454] со всеми онёрами:
[1455] жареный гусь, bûche de Noël
[1456] на шоколаде и каштанах с кремом и т. д.
Мы пригласили Марселя и Маргариту Бенуа и — довольно нагло, поскольку Марсель не терпел их, — супругов Martin. Тоня пригласила химика Хайсинского и приятельниц из Institut Pasteur. Нам пришлось соединить несколько столов, чтобы усадить всех гостей, так как Марсель привел с собой еще своего племянника, но все устроились. Я несколько опасался момента встречи Марселя с Мартеном, но все обошлось благополучно.
Я не помню, где мы встречали Новый год, вероятно — дома, и 1 января 1948 года у нас было очень много посетителей: Маргарита с Жаклин, соседка Марья Михайловна, Пренан и Пако с женой. Этим светские обязанности не закончились. На 4 января мы взяли ложу (десять мест) в «Chatélet» на оперетку «Valses de Strauss»
[1457], пополам с Тоней; мы пригласили со своей стороны Аванесовых и Екатерину Александровну, а Тоня — супругов Sautéy и Хайсинского.
