* * *
20 октября 1953 г.
После завтрака, прочитав рецензию в «Фигаро», отправился смотреть «Юлия Цезаря», американский фильм по Шекспиру
[1689]. Пьесу я когда-то видел в Художественном театре, и не только видел, а в качестве статиста — римского гражданина № 14 — участвовал в уличных сценах (сидел на крыше дома) и — сенатора №? — в убийстве Цезаря. В каком это было году? 1902? 1903?
[1690] Я жил в студенческом общежитии на Малой Грузинской и выиграл талон на эту работу. Москва была полна разговорами о спектаклях (не из-за меня), и все с восхищением говорили об огромной археологической работе, выполненной для этой постановки, об участии ученых-«романистов», русских и итальянских. Ушатом холодной воды была рецензия проф. Ф. Ф. Зелинского, насчитавшего свыше 150 грубых ошибок. Что бы он ни говорил, постановка была замечательной. И сколько бы ему пришлось насчитать ошибок в этом американском фильме?
[1691]
* * *
22 октября 1953 г.
После визита к Каплану смотрел, наконец, вторую часть «Петра Великого»
[1692]. Первую мы с тобой видели, и она нам очень понравилась; это было перед войной. Вторая часть так и не добралась до Парижа, и сравнительно недавно ее стали выпускать в клубных просмотрах. После выхода в коммерческую сеть мне как-то не удавалось посмотреть, и только сегодня я добрался до нее. Что же сказать? Мне кажется, что она значительно слабее первой. И, кроме того, меня всегда шокируют вопли без удержу о наших победах. В первой части их было гораздо меньше: совершенно естественно, потому что до Полтавы мы знали очень много неудач. Вторая часть именно и открывается Полтавским боем и содержит еще битву при Гангуте. Как будто победные крики уместны, а все-таки в их обилии есть что-то неприятное, особенно после победоносной войны, неприятное и опасное: этот тон — «шапками закидаем» — может дать очень тяжелое поражение. И притом истерика на тему «русская сила», «русская мощь» и т. д. как-то не вяжется с коммунизмом
[1693].
* * *
9 ноября 1953 г.
Вчера я с большим любопытством сидел в Salle Pleyel, наблюдая публику, которая заполняла его, и вспоминал, как 8 ноября 1947 года мы с тобой находились около Palais de Chaillot в огромной толпе, которая росла и росла и с открытием дверей сразу заполнила и переполнила огромный зал. В этой толпе две трети принадлежали тем, которые больше не ходят на эти годовщины. Вчера русских было сравнительно мало, по крайней мере — вокруг меня; «сочувствующих», обывателей левого толка, — тоже мало; кругом меня были активные члены французской [коммунистической] партии.
Знакомых не было никого: издали заметил Анну Васильевну Фролову (она меня тоже заметила); ее супруга около нее не было, из чего я вывел, что он будет на эстраде; так оно и оказалось. Видел еще издали Francis Cohen с женой, но не подходил к ним: слишком их лысенкизм противен. Как и полагается, занавес поднялся с опозданием. На сцене сидел почетный президиум, в том числе и советский посол Виноградов. Начались речи: генерал Petit, профессор Weill-Hallé, Fernand Grenier, Alain Le Léap (ему особенно много аплодировали) и т. д. и, наконец, короткое приветствие произнес Виноградов — произнес с отвратительным акцентом, язык у него заплетался. Это уже недопустимо. Неужели в такое важное место, как Париж, нельзя найти грамотного посла? После него — короткий перерыв и фильм «Адмирал Ушаков»
[1694].
Фильм несомненно стоил очень дорого и поставлен грандиозно, в красивых красках, но показывать его тут не следовало. Показывать славу русского оружия от имени мирного коммунистического государства довольно странно, и еще более странно, что французские коммунисты вовсю аплодировали победам русского адмирала восемнадцатого века. Чтобы как-нибудь придать истории иной вкус, ее фальсифицировали: заставили Ушакова укрывать пугачевца, быть запанибрата с матросами и т. д. Я не знаю биографии Ушакова, за исключением того, что он был блестящий моряк, но могу ручаться чем угодно, что, будучи барином, он и во флоте был таким же крепостником, как и другие. Я понимаю, что война с Германией вызвала у нас волну национализма (это началось даже еще раньше, до войны). Но зачем посылать эту ура-киномакулатуру за границу?
[1695]
* * *
28 ноября 1953 г.
Побывал снова в «Доме книги» за 19-м томом Большой советской энциклопедии. По этому поводу — вывезенный Капланом из Швеции анекдот. Шведский посланник уезжал из Москвы, и в таможне у него спросили, увозит ли он свою библиотеку и свой экземпляр Большой советской энциклопедии. Тот сказал: «Да» — и готовился выразить удивление, когда от него потребовали предъявить 5-й том. Из этого тома изъяли все, что относится к Берии, и с поклоном возвратили. Швеция предъявила протест, который, конечно, останется без ответа и к войне не поведет. Но как это глупо…
Из 19-го тома БСЭ узнал о смерти в этом году Вениамина Федоровича Кагана. Я хорошо знал его и относился к нему с большой симпатией. Мы встретились впервые в Москве, вероятно, в 1922 году. Будучи одесситом в течение многих лет, он решил перебраться в Москву, так как Госиздат пригласил его заведовать научным отделом, и перед ним открывалось гораздо более широкое поле, чем в одесском «Матезисе», который был его детищем. В Москве он столкнулся с группой ответственных и очень влиятельных сотрудников Госиздата, которые вдобавок занимали крупное положение в академическом мире. Это были П. П. Лазарев, А. Д. Архангельский, Н. К. Кольцов, Л. А. Тарасевич и… я. Мы встретили его в штыки, и он сразу сообразил, что ссориться с нами не годится, и постарался заключить почетный мир. Я помог ему получить профессуру в университете, несмотря на сопротивление моих коллег. В некоторых случаях, увы, это сопротивление вытекало из антисемитизма. Точно так же, при большом сопротивлении математиков, я провел Кагана в действительные члены Математического института.
Нужно сказать, что иногда Каган сам возбуждал антисемитские настроения. В течение ряда лет он выдвигал в аспиранты исключительно евреев, между тем как традицией Московского университета было выдвижение способной молодежи независимо от происхождения, политических взглядов и т. д. Перед одним из заседаний я и Димитрий Федорович Егоров спросили Кагана, неужели по его специальности (геометрия) не бывает способных студентов не семитического происхождения. Он ответил, что поступает так вполне сознательно, потому что евреи слишком много и слишком долго страдали. Мы ему указали, что все мы не считаемся с происхождением кандидатов, что даже антисемиты в нашей среде выдвигают способных евреев наравне со способными русскими и что с его стороны такая политика может только повредить еврейским интересам. На это он ответил: «А я считаю все-таки, что я прав» — и продолжал делать по-своему. Это не помешало ему оставаться в добрых отношениях со мной и с Д. Ф. Егоровым.
